Виктор Рома
12.11.2011, 09:03
ВИКТОР
-- Ну, здравствуй, -- ответил я Люде
И блузку на ней расстегнул.
Как спелые яблоки, груди
Рассыпались… Тяжко вздохнул
И стал собирать их в ладони.
Она наклонилась, смутясь.
Глаза, словно дикие кони,
Скакали под шляпой, светясь.
Рукою отвёл её руки,
Почувствовал юную дрожь.
Сквозь тяжкие музыки звуки
Она прошептала: «Не трожь.
Пожалуйста, милый, не надо.
Помилуй, девчонку, меня…»
Но выход из этого ада
Лежал через море огня.
И нам сквозь него не прорваться!
Одежды с неё я срывал.
Не в силах уже отбиваться,
Она повалилась…
Финал
Пришёл удивительно быстро.
Как стриж над рекою – Лови!
Крик девичий, краткий и чистый,
И простыни в алой крови.
Спешила она отвернуться.
Беззвучные слёзы лила…
-- Людочек. Ты можешь вернуться.
Помылась.
Оделась.
Ушла.
А мир был прекрасен и светел!
Пока я по Люде скучал,
Товарищ мой Ирочку встретил
И тут же её уломал.
Меня пригласив на прогулку,
Похвастаться он захотел.
Схватил её сильно за «булку» --
И тут же о том пожалел.
Ему закатив оплеуху,
От гнева она завелась.
Меня притянула за ухо
И тут же, при нём, отдалась.
Скользя в полной мягкости бёдер,
Держась за упругие груди,
Следил, как навеки уходит
Тоска по обиженной Люде.
Товарищ простил и Ирину,
Товарищ простил и меня.
-- Дарю тебе эту перину!
Теперь мы с тобою родня. --
И с видом совсем хулиганским
На велике синем моём
Уехал.
Вернулся с шампанским.
Шампанское пили втроём.
Эх, друг! Уж какую годину
Я всё благодарен тебе,
Что эта Ирина-перина
В моей побывала судьбе!
Я прожил как целую вечность
За эти, за несколько дней,
Которые, впавши в беспечность,
Проспал на широкой, на ней.
Я так не хотел расставаться!
Как будто на кончик копья
Надетый…
Пришлось ей признаться,
Что ждёт её дома семья.
Она показала мне фото…
Я зубы едва не сломал
От боли.
Потом до икоты
«На память» её целовал.
Кусал и сосал это тело,
Собрав своё горе в кулак.
О, чудо!
Она захотела,
Чтоб я ей поставил синяк.
От боли и страсти немея,
Боясь хорошенько вздохнуть,
Я ставил засосы на шею,
На бёдра, живот и на грудь.
Друг в друга мы переливались,
Друг в друга текли до утра.
Потом пили чай.
Одевались.
Потом подымались…
Пора.
Всё в прошлом. Она не вернётся,
Хоть что ты за это отдашь.
Пустому, тебе улыбнётся
Красивый, волнующий пляж.
Смеются там девушки звонко,
Кузнечики скачут в траве.
И, верно, найдётся девчонка
И ветер у ней голове.
Посмотрит, очки приподнимет,
Вопросы о чём-то задаст.
И тут же, в сторонке, обнимет.
А к вечеру, смотришь, и даст.
Бродил я по пляжу не споро.
Иришка мне снилась везде.
И, чтоб не пропасть, без разбору
Купался я в каждой пизде.
Измучены солнцем, нагие,
Сгоревшие в чёрную масть,
Они подставляли тугие
Влагалища под мою страсть.
Нагие. Почти ещё дети,
Как ветки берёзы, тонки,
Они подставлялись под эти
Ласкания мужьей руки,
Как будто в атаку ходили.
Как будто им завтра не жить.
Всё тратили, что накопили,
Чтоб завтра ещё накопить.
Но что-то со мною случилось.
Не трогали девки меня.
И, как только семя излилось,
Бежал, словно зверь от огня.
По пляжу корявые слухи
Уже обо мне поползли…
И даже седые старухи
Глаза от меня отвели.
Совсем не жалел я о пляже.
Я сел на машину – и вот
Уехал от моря. И даже
Туда, где река не течёт.
И как-то однажды просёлком
Я ехал.
И в поле догнал
Компанию женщин весёлых.
Просили подбросить.
Я взял.
Подъехали к роще тенистой.
Весёлою вышли гурьбой.
Пошли и запели.
Артисты!
Одна задержалась со мной.
-- Я вижу, вы что-то грустите. –
Она мне глядела в глаза –
-- Как будто бы что-то хотите
Кому-то давно рассказать.
Всё ближе, желанней и краше
Она становилась со мной.
Из рощи кричали:
-- Ната-аша-а-а! –
Махнула округлой рукой.
Окутала сладким угаром,
В сосок поцелуем впилась –
И то ли взяла меня даром,
То ль даром сама отдалась.
Бесценный тот дар принимая,
Катаясь на бёдрах её,
Следил, как толчками стекает
В Наташеньку горе моё.
Как чуду, дивился я нови.
Да чудом и было оно.
Вот так исцелить от любови,
Ей-Богу, не каждой дано.
Из лаковой щелочки красной
Сочилось моё молоко…
Сливались мы буйно и страстно.
Расстались светло и легко.
Катился я как по перилам.
Я радостно ехал назад.
Судьба по дороге дарила
Букеты страстей и услад.
Мгновенно мне всё доставалось,
Чего б только ни захотел.
И в памяти лишь оставалось
Одно мельтешение тел.
Но этот живительный танец
Теперь уже не утомлял.
Они моим соком питались.
Я щедро его разливал.
Я вновь как ребёнок был счастлив.
Почуяв мужицкую прыть,
Они просто рвались на части,
Чтоб семя моё получить.
Ах, как же его было много!
Запомнилась мне навсегда
Весёлая эта дорога,
Где все говорили мне: «Да».
Вот только, надеюсь, простится,
За этот божественный сон,
Что мне не запомнились лица,
Что я не запомнил имён.
Но, впрочем, кого-то и помню.
Вот Лида такая была,
Что в Курске в гостиничный номер
Подругу ко мне привела.
Оставшись уже без халатов,
Они улыбалися мне.
И было чуть-чуть жутковато…
Зато уж и сладко вдвойне!
А в сауне помню Марину,
Которую я не просил.
Она подпустила слезину,
Чтоб я её только помыл.
-- Неделю живу на вокзале, --
Сказала, слезами полна.
-- Не верь! – мужики мне сказали. –
Так всем говорит тут она.
Но я мужиков не послушал,
И этому рад по сей день я.
Она начала прямо в душе…
Откуда такое уменье?
Услада голодных скитальцев,
Цветок, украшающий путь!
Она не дала даже пальцем,
Мизинцем в ответ шевельнуть.
Прекрасна и неутомима,
Тонка и юна, и легка,
Была как огонь из камина,
Как утренние облака.
В отельной постели хрипела,
Взлетая аж под потолок.
Потом с дикой жадностью ела,
Как жалкий голодный зверёк.
А путь мой лежал к побережью.
И чем было дальше на юг,
Тем более сладких и нежных
Встречал по дороге подруг.
Они то в озёрах купались,
То ждали в отелях меня.
С восторгом они отдавались
Во власть молодого огня.
Полуденным солнцем согреты,
Сверкали во мраке тела.
Ах, лето! Волшебное лето!
Ты праздник любви и тепла
Жара. Искупаться хотелось.
Свернул я в сторонку, к реке –
Увидел прекрасное тело,
Идущее невдалеке.
С опаской по камушкам колким
Она подбиралась к воде.
Казалось, стальные иголки
Рассыпаны были везде.
Я тихо себе любовался
Открывшейся тут красотой.
Вдруг девичий голос раздался:
-- Алёна! Куда ты? Постой!
На крик обернувшись, на звонкий,
Увидел я, как из кустов
Выходит другая девчонка –
И тоже в одежде богов.
Там было на что заглядеться!
Нет мочи глаза отвести.
И так захотелось раздеться
И прямо в обеих войти.
Когда я расстался с трусами,
Алёна до речки дошла
И, трогая воду руками,
В удобнейшей позе была.
Схватив её зад в свои руки,
Я ей ягодицы развёл.
Под вопль изумлённой подруги
В горячую щелку вошёл.
Алёна же странно молчала,
Как будто всё было не с ней,
И только слегка застонала,
Когда накатило…
-- Андрей? –
Сказала она после дела.
А сзади послышался смех.
И только тогда поглядела,
Невольный увидела грех.
Подруга ж над нею смеялась.
Но лишь через пару минут
Она уже мне отдавалась.
Я кончил на ней.
Как салют,
Мой сок разлетелся по телу –
На грудь, на живот, на лицо…
Закончив, она присмирела
И пальцы сложила кольцом.
Кося на Алёну глазами,
Она округлила роток.
-- Мы тут отдыхаем с мужьями.
Ты шёл бы отсюда, браток.
Я перепугался сначала.
Язык прямо к нёбу прирос.
Алёна ж спокойно молчала.
На мой молчаливый вопрос
Сказала:
-- Не бойся, мужчина.
Мы с Любой пока отойдём,
А ты возвращайся к машине.
Мы позже тебя позовём.
В машине сидел, размышляя,
Что значили эти слова.
Гляжу – над кустами мужская,
Качаясь, плывёт голова.
За ней показался геройский,
Красивый такой молодец.
Дойдя до девчат, он по-свойски
Себя теребил за конец.
К обеим, смеясь, потянулся.
Одной удалось убежать.
Тогда он к другой повернулся,
Пытаясь её поприжать.
Висело дубинкою жало.
Дышала могучая грудь.
И девушка не возражала
С таким молодцом отдохнуть.
Предчувствуя радость мученья,
Невольно застыла она,
Как школьник, во время ученья
Увидевший вдруг из окна,
Как писает девочка, сидя
У дальней берёзы большой,
Не зная, что здесь её видят,
Сверкает прозрачной струёй.
Колышет ветвями берёза,
Как девушка длинной косой,
И пися как красная роза,
Умытая свежей росой.
О, как это было похоже!
Я будто отсюда видал,
Как девка гусиною кожей
Покрылась.
А он наступал.
А он уже был совсем рядом.
Уже закусил удила.
И девушка злую отраду
Ручонкою нежной взяла.
О, это мгновение счастья!
Когда, ошалев от тоски,
Окажется пенис во власти
Ласкающей женской руки.
Вот в этот момент всё на свете
Ты женщине можешь отдать.
И хочется губоньки эти
Всю жизнь, до конца, целовать.
Красавец сильней наклонился,
Губами к девчонке приник.
Почуял, как кровью налился
Просунутый в ротик язык.
И девушка уж прислоняла
К себе его твёрдую плоть…
Как вдруг молоко побежало
И в быструю речку ушло.
Не смог додержаться до милой.
Ах, как было жаль пацана!
И девушка сразу остыла
И руку разжала она.
И бедный дружок оскорблённый
Меж бёдер печально повис,
Ещё не совсем охлаждённый,
Смотрел он головкою вниз.
Он больше не может девчонку
Обрадовать и восхитить,
В её озорную писёнку
Пока он не может входить.
Но парень никак не сдавался.
Желая её уломать,
Он с новою силой принялся
Ей груди руками ласкать.
Просил подождать хоть немного,
Пока отдохнувший дружок
Собрался бы снова в дорогу…
Но всё достучаться не мог
До сердца упрямой девчонки.
Всерьёз отбивалась она.
Чем больше он тратил силёнки.
Тем больше была холодна.
Ах, женщина! Сколько бывало --
А сколько случится и впредь –
Когда мужику отказала,
Потом принималась жалеть.
Но всё тебе, блин, не наука.
И, если придётся, опять
Устроишь мужчине ты муку,
Заставишь беднягу страдать.
Он мял её, как незабудку,
Вдыхая её аромат.
Она ж огорчалась не в шутку,
Как будто он был виноват,
Что семя покинуло жало…
И парень уже загрустил.
Внезапно она зарыдала. –
Он руки совсем опустил.
Она же ревела всё громче.
Как будто его не ждала.
Как будто бы к речке из рощи
Совсем не для этого шла.
И стало ему не до дела.
Он море вины ощутил.
Как будто бы девку раздел он
И платье в реке утопил.
Рукой обнимая за плечи,
Принялся её утешать –
И всё. Изогнулися свечи.
Совсем стало нечем сношать.
Она с выраженьем испуга
Уже уходить начала
И, видя обмякшего друга,
Совсем неприступна была.
В порыве последнем, тяжёлом
Он сильно ей груди сдавил.
Она закричала.
Он голым
Впервые себя ощутил.
Она уходить повернулась.
За локоть её он держал.
И всё уже в нём изогнулось.
И братик надёжно лежал.
Меня удивляло всегда:
Как можно стать жертвой насилья,
Врождённый имеючи дар
Рождать половое бессилье!
Быть может, он есть не у всех?
Но, сколько я с ними вожжался,
С талантом таким – как на грех –
Частенько, бывало, встречался.
Но здесь удивило меня…
Пытался понять я, сконфужен,
Как можно вот так, как огня,
Бояться любимого мужа.
А если же он не любим, --
Не проще ль тогда разбежаться?
И, этою мыслью томим,
Сидел я в машине.
А цаца,
Та локоть уж вырвала свой,
От парня уже отбежала
И очень брезгливо, ногой
Из речки его обдавала.
Но парень, тот был толстокож.
Брезгливости не замечая,
Стоял он с улыбкой, под дождь
Свою наготу подставляя.
То самый хороший настрой!
Не надо на них обижаться.
Не сладилось с этой – с другой
Удастся потом поваляться.
Спокойствие и доброту
Все женщины любят. Бывало,
Что вскоре возьмёшь ты и ту,
Что раньше никак не давала.
Набрызгавшись вдоволь ногой,
Она повернула в сторонку
И к берегу мелкой водой
Пошла-побрела потихоньку.
Приняв отрезвляющий душ,
Парнишка поплыл без оглядки.
«Да он никакой ей не муж!» --
Меня осенила догадка.
А девушка медленно шла,
Слегка спотыкаясь на яме…
Зачем же она наврала,
Что, мол, отдыхаем с мужьями?
А девушка медленно шла,
На лес засмотревшись, на дальний,
И вся её поза была
Задумчивою и печальной.
Приятный ласкал ветерок
И кожу, и травы, и кроны.
От кустиков вдруг голосок
«Любаша-а!» -- Донёсся.
-- Алёна!
За нею мужчина пришёл,
И тоже довольно красивый.
Торчит в его трусиках кол,
И вид у обоих счастливый.
А девушка медленно шла
И грустно на них поглядела,
Как будто чего-то ждала.
Как будто чего-то хотела.
Опущены вниз – почему ж? –
Какой-то обидою губы…
Я понял: мужчина – он муж.
Но муж не Алёны.
А Любы.
Коснуться черёд мой пришёл
Чужого семейного счастья.
Любезно я был приглашён
Алёной принять в нём участье.
На мой удивлённый вопрос,
Зачем я им всё-таки нужен,
Сказала, наморщивши нос,
Что крутит с Любашиным мужем.
-- У нас началося давно,
Ещё до Любашиной свадьбы.
И было тогда решено,
Что будем любовь продолжать мы.
Мой муж согласился тотчас:
Народ, мужики, вы известный.
И Люба уверила нас,
Что будет согласна.
Мы жестом
Скрепили наш «брачный контракт».
Для верности сразу разделись,
Свершили крест-накрестный акт.
Друг к другу притёрлись, всмотрелись.
И вроде бы, всё хорошо.
Но вот уж неделю мой Паша,
Когда бы он к ним ни пришёл,
Встречает отпор от Любаши.
Пыталась я правду узнать.
И так я её понимаю,
Что трудно чужому давать:
Она ведь ещё молодая.
И мы с мужиками опять –
И с нами ещё одна пара –
Решили её раздолбать,
Чтоб к членам привыкла «гитара».
А тут появляешься ты,
Наш смелый и славный попутчик.
Давай. Примыкай. Рви цветы!
Чем больше тут членов, тем лучше.
Пока говорили мы с ней,
Вошла в реку новая дама.
Загнал и своих я коней
И с нею познался упрямо.
Вот так. Ещё день не прошёл –
Уж были своими девчата.
Когда же я в лагерь пришёл,
Меня принимали как брата.
У Ларочки муж – сатана,
И смахивал он на бандита.
Была б недовольна она –
Лежать бы мне тотчас убитым.
Но всё обходилось вполне.
Лариса ничуть не смущалась.
Она улыбалась и мне,
И мужу она улыбалась.
Из баночки пиво пила.
Задумчиво рыбку клевала.
Коль в ротик давали – брала.
А в попку просили – давала.
Все эти горячие дни,
Сквозь солнца болезненный глянец,
Казалось, танцуют они
Какой-то неведомый танец.
Любаша ж была холодна.
Частенько она уходила.
Бродила по речке одна.
И маме подолгу звонила.
И вроде бы, всем до неё
Совсем уж и не было дела…
Тут стухло терпенье моё.
Мне сиднем сидеть надоело.
Чтоб случаем не повторить
Ошибку несчастного Паши, --
Чтоб семя до срока не слить, --
Я взялся за Ларочку нашу.
Мы раньше с ней были в воде.
Теперь же, когда над рекою
Скользил в её тёплом гнезде,
Она показалась другою.
Была в её гнёздышке, там,
Какая-то новая складка,
Которая тут же к шутам
Сглодала меня без остатка.
Она рассмеялась в глаза:
-- Мальчишка-то быстро сгорает!
А Любка такая коза –
С ней все моментально кончают.
Вот все мужики и сидят.
Вам надо троим сговориться.
С ней быть одному – это ад!
Она не кончает -- и злится.
Мне жалко и сил мужиковых,
И бедную жалко девчонку...
Ох, видно, сегодня мы снова
Просверлим друг дружке печёнку!
Я слушал её, и рассказик
Мотал себе молча на ус.
А мой молодчина-проказник
Набычился так, что — не трусь!
Согнуть её я изловчился.
На локти упала она.
Не зря я когда-то учился!
Я им покажу, пацанам,
Как надо Любашу тугую
В туман исступленья вводить.
Как надо готовить любую,
Как женщину надо любить!
Уменье достигнуть оргазма –
Важнейшее в женской судьбе.
И это даётся не сразу…
Тут надо забыть о себе
И кончить вообще не пытаться:
Мужчине нетрудно кончать.
А надо ласкать и держаться.
Держаться и снова ласкать.
На век её нежности хватит!
Когда ты её доведёшь,
Она многократно отплатит.
Ты всё, что захочешь, возьмёшь.
-- Ну, как? Ты пойдёшь ли к мальчишкам? –
Качаясь, спросила она.
-- Нет, буду один.
-- Это слишком!
Она же тебе не жена.
А Любка и с ним не кончает…
Я двигаю твёрдый челнок.
Смеясь, она мышцы сжимает.
Он туго идёт между ног.
Но чувствую мощную силу.
Теперь уж смогу удержать.
Ты мой дорогой! Ты мой милый!
Нас долго теперь не сломать.
Теперь ты оружье не сложишь,
И я что угодно смогу.
-- Один. Ну, а ты мне поможешь.
-- Но как я тебе помогу?
Она повернула головку,
Открыв в изумлении рот.
-- А так. Ты мне дашь тренировку.
Она уже, в общем, идёт.
С Ларисой поправивши форму,
Любашу в машину я взял
И там пятикратную норму,
Ударную дозу прогнал.
И так получилось красиво,
Что ахнули все мужики:
Ходила она горделиво,
Задорно торчали соски.
Парням о Любашином чуде
Успел я два слова шепнуть:
В постели её не за груди –
За волосы надо тянуть.
Они испытали – и точно!
О, как становилась нежна!
Казалося всем: даже ночью
Светилась от счастья она.
Свершилось!
Девчонка созрела.
Проснулся такой аппетит,
Что смотришь уже – то и дело
Под кем-то в сторонке лежит.
Я тоже, конечно, гордился.
И дамы воздали сполна.
Особенно я заводился,
Когда «бандюгана» жена,
Лариса, сосать принималась.
Она это делала так,
Что небо с овчинку казалось,
И мир весь, казалось, -- пустяк.
Сперва она бёдер легонько
Касалась своим язычком.
Потом подходила к мошонке
И нежно лизала. Потом
Вокруг отвердевшего корня
Лизала тебя, становясь
Нежней и ловчей, и проворней,
Всё больше сама заводясь.
Его обхвативши руками,
Ласкать принималась лицом:
Губами, ушами, щеками.
Потом волосами. Потом
Опять язычком начинала.
И был он теперь у неё
И острым, как сладкое жало,
И колким до слёз, как жнивьё.
И если при этом не кончил,
Тогда тебя премия ждёт:
Вползает измученный кончик
В горячий, чувствительный рот.
Как медленно, Боже!..
Вползает.
Как будто осенний рассвет,
Который не то наступает,
Не то уж как будто и нет.
Как хочется…
Что?
-- Взбунтоваться
И голову эту надеть.
Заставить её задыхаться,
Кусаться, блевать и хрипеть.
Наполнить весь рот её спермой,
Чтоб аж из ноздрей потекла…
Но чуткая девочка первой
Неистовствовать начала.
Душою она уловила
Натянутость этой струны.
Как будто с рожденья любила.
Как будто мы с нею дружны
Со школьного класса. С детсада,
А не со вчерашнего дня.
Как снежной лавины громада,
Она придавила меня.
Упругим и сильным движеньем
Его в уголок загнала –
И сперма могучим теченьем
По влажному рту потекла.
О, сколько её накопилось!
Казалось, не будет конца.
Она на свободу стремилась…
С трудом своего молодца
Я вытащил. Позднюю малость
Она обсосала с него.
Как будто с ребёнком прощалась.
Как будто сынка своего
Пред долгим путём целовала.
Не в силах расстаться, опять
Его в алый ротик всосала.
И стала легонько жевать.
А он становился послушней,
Нежнее и мягче.
Она
Лизала, как милого мужа
В постели целует жена.
Она ему что-то шептала
На ушко. А он ей кивал.
И вот уже тлел вполнакала.
И вот уж совсем засыпал.
А муж, наблюдая за милой,
Извёлся.
Тут нужно понять:
Мужчине с утроенной силой
Охота жену свою взять,
Когда на глазах его нежность
Другому дарует она…
Он двинулся как неизбежность.
Как воин.
Захватчик.
Жена
Покорно ждала на коленях.
И, кротко головку склоня ,
Взяла его взбыченный пенис,
Как пенис брала у меня.
Мой бедный измученный мальчик
Украдкой с тоской наблюдал,
Как тоненький Ларочкин пальчик
Другого мужчину ласкал.
А он, по-хозяйски, привычно
Огромнейшим басом кричал
Победно. Торжественно. Зычно,
Как топчущий самку марал.
Она поднялася с коленей
И, в пояс ему поклонясь,
С огромным стараньем и рвеньем
Сосать у него принялась.
Сосала. Тянула. Лизала.
За щёчку и в горло брала.
Хозяину всё отдавала.
Давала, что только могла.
Её как горячую печку
Он шлёпал ладонями. Мял.
Она целовала уздечку.
На всю он округу орал.
Из всех закутков потаённых
Сбежалась компания вся.
Смотрели на резвых влюблённых,
Слегка друг на друга кося.
У девочек щёчки зарделись.
Мужчины смотрели взахлёб.
Глаза мужиков загорелись…
«Бандит» свою жёнушку сгрёб.
Победой своей упиваясь,
Её пополам заломил.
Как бешеный зверь извиваясь,
В неё своё жало вонзил.
Она задрожала и в вое
Зашлась.
А упрямый осёл
Всё лез в её тело тугое,
Пока до конца не вошёл.
Она как в удушье хрипела,
Вцепляясь ногтями в траву.
А он продолжал своё дело,
Угрюмо шепча: «Разорву».
Схватился за белые ляжки,
Как будто и вправду желал
Её разорвать.
И в растяжке
К ней в попку вошёл.
Заорал.
Их крики слились над рекою,
Как будто бы драка идёт.
Мы ринулись всею толпою
Спасать…
Неразумный народ!
Они нас, ругаясь, отбили
И тут же к оргазму пришли.
Как звери-подранки завыли
И замертво наземь легли.
О, как они всех возбудили!
Теперь не сидели в кустах
И зря по траве не ходили,
А мяли и мяли девах.
Мы в них то и дело входили.
Они нас ласкали рукой.
А мы всё сильнее любили,
И стоны неслись над рекой.
Они отовсюду давали.
Горячие писи в реке
Насилу помыть успевали.
Ходили в мужском молоке.
Себе я счастливым казался.
За эти за несколько дней
Я к девочкам так привязался!
Казалось, что нет их родней.
Они меня тоже признали.
И был я не просто самцом
У них.
Мы подолгу болтали.
Но в сказке с хорошим концом
Конец всё равно наступает
И близится время идти.
Девчата меня провожают.
Желают удачи в пути.
Чего-то бормочут туманно,
Что, может быть, свидимся вновь…
Но, хоть и была она странной,
Терять всё же жалко любовь.
Девчонки играли, храбрились,
Мужьям отдавались легко.
Но взоры как будто катились
Куда-то совсем далеко.
И мальчики чуяли стену.
Стараясь лицо сохранить,
Ломали их через колено,
Как будто желая скрутить.
Да те и не очень брыкались.
Напротив, во всю свою прыть
Старались бедняжки, старались
Любимым своим угодить.
Но эта покорность не грела.
Мучительна и горяча,
Внутри их обеих горела
Другого мужчины свеча.
В какую ни встали бы позу,
Чего б ни хотели отдать,
Сидела она как заноза,
И не было сил совладать.
Сквозь годы побед и ошибок,
До самого Судного дня
Натянутость этих улыбок
Теперь будет ранить меня.
Они то старались отвлечься,
То прыгали в пламя страстей,
Как будто хотели облечься
В одежду.
И стать холодней.
Они, с нарочитым вниманьем
За каждым следя пустяком,
Пытались с завидным стараньем
Вернуться в супружеский дом.
Как милую детскую шалость
Пытались они пережить
Всё то, что в их души закралось,
Мешая супругов любить.
Обеим хотелось одеться
И мысли свои причесать.
Но видели: некуда деться,
И надо игру продолжать.
Мужчины задумчиво тоже
Ходили, глаза наклоня.
Ах, как им хотелось по роже
Нажарить, паршивца, меня!
Я видел в их колющих взглядах,
Что было бы им по нутру…
Спокойно, ребята.
Не надо.
Кто выдумал эту игру?
Не сладко ль Алёне с Андреем
В постельке Любашиной спать?
Девчонку никак не согреем.
Что, кстати, её не видать?
И где-то скрывается Паша…
Он Любочку пялит в кустах?
Она теперь полностью ваша.
Ушёл окончательно страх.
Наверно, вам весело было,
Пока не попался чужой.
Ведь если жена изменила
В компании шумной, большой,
Где люди знакомы друг с другом,
То повода нет горевать!
Ты можешь из этого круга
Любую девчоночку взять.
Ведь всем нам всегда любопытно:
Как это бывает с другой?
А коль всем товарищам видно,
То нет и вины никакой.
Не надо таиться, скрываться,
Чего-то выдумывать, врать.
И можно взасос целоваться
И жён у товарищей брать.
Все те, кто на встречах с чужими
Мужьями имели контакт,
Становятся чем-то родными
Друг другу.
И всё у них в такт.
О, скольких я знал, в самом деле, --
И многие были мои –
Что хоть бы разочек хотели
Слюбиться с друзьями семьи.
Огромная, страшная сила
Их к этим мужчинам влекла.
Она их ночами бесила.
«Ему бы где хочешь дала!» --
Мне женщина как-то призналась. –
«В театре, в трамвае, в толпе.
Однажды одна с ним осталась.
Его притянула к себе.
Почуяла с нервною дрожью
В штанах его бешеный зверь!» --
«И что же?» --
«И что? Ничего же!
Не стал. Хочешь верь, хошь не верь.
Молила его на коленях.
Унизилась как никогда!
Как вспомню о тех униженьях,
Так стонет и плачет пизда.» --
«Шутница ты.» --
«Станешь шутницей…» --
Она посидела без слов. –
«С того вот и стала блудницей
И всех обошла мужиков.
Ах, думаю, гады такие!
Посмотрим сейчас, вашу мать,
Как много найдётся в России
Способных аж МНЕ отказать.» --
«И сколько нашлось?» --
«Да нисколько.
Нет, правда. Обидно, дружок.
Как нужен мне был этот Колька!
Как нужен!..
Хотя б на разок…
Глядишь – всё пошло б по-другому.
Осталась бы верной женой…
Вы все верны братству мужскому?»
Вопрос этот встал предо мной
Как Jack-in-the-box.
Я не думал,
Признаться, о том никогда.
Нигде не наделал я шума,
Сия миновала беда.
С друзьями был честен.
Заметить
Их жён себе не позволял…
Но что-то мешало ответить.
И я неприлично молчал.
«Вот видишь…» --
Подруга вздохнула. –
«А этот Коляша…
Ох, мне…
Всю жизнь мою перевернуло». –
«А где он?» --
«Погиб.
На войне.
Цинкач привезли из Афгана
И даже не стали вскрывать.
А был, говорят, хулиганом!
Со мной же –
Гляди!..
Твою мать».
То ль всхлипнула, то ли вздохнула.
Взяла апельсин.
Стала есть.
Как будто бы этим заткнула
Рассказ про мужицкую честь.
А я был сражён новой мыслью,
Что если б, допустим, они,
Друг с другом смешавшись, отвисли,
То каждый бы верность хранил.
Внезапно нахлынувшей страсти
Тогда был бы выход у ней. –
И не было б этой напасти.
И дама не стала б моей.
Ну, что ж.
И такое возможно.
… Но что-то сидело внутри
И душу терзало безбожно,
Как будто кричало: «Не ври!
Не кончится это бесстыдство,
Пока на Земле человек!
Своё победить любопытство
Ему не удастся вовек.»
Хотя говорим мы лукаво,
Что все одинаковы…
-- Вслух! –
Природа же так величава,
Что нет одинаковых двух.
Мы смертны.
И прах – наше имя.
В секунду способны загнить.
Вот Бог нас и создал такими,
Что можем мы многих любить.
Чтоб, как человек ни старался
В боях сам себя истребить,
А род бы людской продолжался…
Вот, скажем, сумели убить
В войне молодца удалого.
Горюет и плачет жена.
Но время придёт – и другого
Когда-то полюбит она.
Огромна Великая Лига
Прекрасных и Милых Блудниц!
И каждая – новая книга
Со множеством чистых страниц.
В волшебных объятиях таем,
Впадая порой в забытьё…
Мы книгу не только читаем.
Мы также и пишем её!
И женщина – примем на совесть –
Во всех городах и годах
Прекрасна как древняя повесть
В певучих и звонких стихах.
Пока эти мысли кружились,
Заставив меня размышлять,
Ребята мои оживились
И стали друг друга ласкать.
Уже без стесненья и фальши,
Любуясь изгибами тел,
Они забирались всё дальше…
И видно, что каждый хотел,
Желал дорогую подругу.
И также хотела она.
Они заходили по кругу.
Жена, дама, снова жена…
Соседка, жена, вновь соседка…
Любима одним и другим…
Я тут же прицелился метко
И вмиг присоседился к ним.
Кричали девчоночки трубно!
Вокруг разносился их вой.
Все были ко мне дружелюбны…
Мы стали одною семьёй.
Сошлось.
Наконец-то свершилось.
Приехавши с разных сторон,
Срослось.
Меж собою сроднилось
Мужское
При помощи жён.
Ура!
Написалась страница.
Мы стали друг другу родня.
Родные и милые лица
Теперь окружали меня.
Девчоночьи лица светились
Как лики прекрасной зари,
А мы вокруг них закружились,
Огонь разжигая внутри.
И был я уже не соперник,
А друг и товарищ, и брат.
Сливалась в одно наша сперма
Внутри наших милых девчат.
Лишь только один содрогался,
Как тут же являлся другой.
И рай на земле не кончался.
Царили в нём мир и покой.
Нам женщины жизнь подарили.
Отдать им верховную власть –
Они бы всех нас помирили.
Не дали бы миру пропасть.
Облегчась, мы все отдыхали
В высокой и сочной траве.
И мысли спокойно витали
В прохладной уже голове.
Мне было тепло и приятно.
Вокруг возлежала родня.
И всё становилось понятно
И просто в душе у меня.
Вот, -- думалось мне, -- ведь сумели
Мы что-то же перешагнуть.
Отчужденность преодолели
И счастья смогли отхлебнуть.
А кажется, только немножко –
И драка возникнуть могла…
Тут Ларочка стройную ножку
Во всю высоту подняла.
И муж, как послушный ребёнок,
К жене по траве подошёл.
Его отдыхавший «опёнок»
Взметнулся как мачтовый кол.
Она его пяткой терзала –
Мотался, дрожа как струна.
Ладонями груди ласкала
И что-то шептала она.
Опять распалялися страсти,
И бедный борец – великан
Был в полной Ларисиной власти.
Прямых её ножек капкан
Защёлкнул могучую спину
И властно к себе поманил.
Тогда он присел – и в вагину
Горячее жало вонзил.
Завыла.
И голой спиною
На сочную траву легла.
Привстала, скричалась со мною
И властно меня позвала.
О, я не замедлил прижаться
К клубку огнедышащих тел!
А кто бы тут смог удержаться!
Никто.
Даже если б хотел.
Крутились мы в бешеном вальсе,
В восторженном вальсе троих.
А рядом друзья целовались.
Позвали на помощь и их.
С трудом оторвавшись от сиськи
Алёны,
Андрей подошёл.
Сопя, будто путь был не близкий.
И в Ларочку сразу вошёл.
Вошёл в её зад раскалённый,
Заставив её зарыдать.
Стоявшая рядом Алёна
Решила пока наблюдать,
Как этот единственный парень,
Который её понимал,
Любовь свою Ларочке дарит…
Он в зад её нежно вползал,
Покуда другие мужчины,
Горячий и сильный народ,
Едва ускользнув из вагины,
Входили в чувствительный рот.
Алёна на это глядела
И, мигом сама распалясь,
Отчаянно вдруг захотела
И в самую гущу вплелась.
Ловя ягодицы и груди
Обеих подруг дорогих,
Мы были как древние люди
В тех девственных чащах глухих…
Алёна в горячке кричала:
-- Прости меня, милый Андрей,
Что в попку тебе не давала!..
И вскрыли мы попку у ней.
Чуть позже она говорила:
-- Какая ж я дура была!
Андрея напрасно томила
И в попку ему не дала.
Тебя я обидела знатно,
Мальчишечка мой дорогой?
Коль знала, как это приятно,
То дело б не стало за мной.
Беседу их слушали люди,
Посмеиваясь про себя,
А он всё сосал её груди,
Нещадно соски теребя.
За это она благодарно
Ласкала рукою конец.
А рядышком сладкая пара
Опять навострилась.
«Гонец»
Примчался с хорошею вестью.
«Бандит» его в лапе сжимал…
Я слушал их вздохи как песню,
Что каждый из них сочинял.
Клубок наш опять развалился.
Рассыпался он сам собой,
И каждый мужчина стремился
Уж быть со своею женой.
Смотрел я на то без обиды:
Тут был я один холостяк.
Зато уж и славные виды
Предстали тому, кто в гостях!
Я видел, как нравилось дамам,
Что зрители в зале сидят!
Они заводили упрямо
Любимых своих медвежат.
И силою те наливались
Уверенно и тяжело
И в женское тело впивались
Как в тинную воду весло.
В течении липкого пота
И сока размятой травы
Кипела мужская работа.
Казалось, могучие львы
Подруг разрывали на части,
Им сладость и боль принося,
Пьянея от силы и власти…
-- Ты вся?
-- Нет, покамест не вся.
И снова работа.
Работа.
До ссадин и до синяков.
Как будто спасали кого-то.
Как будто разили врагов.
Упрямая всё не сдавалась.
Удары в неё нанося,
Считал: ничего не осталось.
-- Ты вся?
-- Нет, я всё же не вся.
Завыл он отчаянно.
Трубно.
Готовый себя погубить,
Увидел, как дьявольски трудно
Её до конца победить.
Воткнулся с отчаянной силой,
Чуть было насквозь не пронзя…
«О, сладкий!» -- шептала, --
«О, милый!»
-- Ты вся?
-- Нет, родимый.
Не вся.
Дрожали над речкой стрекозы,
Звенела вокруг благодать…
Текли по щекам его слёзы.
Он их не пытался скрывать.
Он видел: никак не удастся
Ему завладеть ей сполна,
Хоть искренне хочет отдаться
До капли последней она.
В неё без надежды вонзился,
Как горец в бесчувственный лёд…
И в это мгновенье пустился
В стремительный жаркий полёт!
И оба поплыли над речкой,
Вздымаясь всё выше, туда,
Где домной, гигантскою печкой,
Весь мир расплавляла звезда,
И он разноцветно светился.
Разбрызгивая свет и жар,
В сиянье небес покатился
Огромный сияющий шар.
И век то мгновение длилось,
В котором, упав в забытьё,
В него она вдруг превратилась,
А он превратился в неё.
Потом они долго лежали,
Глаза друг на друга скося.
И губы беззвучно шептали:
«Была…»
«Ну, конечно…»
«Да…»
«Вся…»
Упрямое солнце катилось
За дальний темнеющий лес.
Я видел, как что-то спустилось
В ту пару сегодня с небес.
Сгущался над речкою вечер.
И всё ж, невзирая на то,
Я начал укладывать вещи.
И мне не перечил никто.
Со мною лениво простились.
Нестройной усталой гурьбой
Ходили. Вставали. Садились
И заняты были собой.
Горели закатные дали.
И можно по правде сказать:
Ребята от буйства устали,
Как можно от буйства устать.
А я?..
Отдохнувшее тело,
С ребятами тут распалясь,
Покоя совсем не хотело.
Вдоль берега быстро несясь,
Увидел прекрасную даму
В купальнике синем таком.
И с нею смешались мы прямо
С водою и мокрым песком.
Хотел было к ней напроситься,
Хотел до утра переспать.
Да нет!
Несвободная птица,
И мужа должна ожидать.
Довёз не до самого дома.
У мостика вышла она
И гордо дорогой знакомой
Потопала к мужу жена.
Я ж снова остался в отеле:
Таков мой дорожный удел.
И в этом отеле-борделе
Я вдруг полюбить захотел!
Мне грезилось: грудь словно вата
И прыгает под потолок,
А шею щекочет лохматый,
Домашний и тёплый лобок.
Проснулся в постели нагретой.
Ступая неслышно, как вор,
Прокрался. И, полуодетый,
В прохладный вошёл коридор.
Отдавшись в объятья прохладе,
К стеклу на балконе приник
И тут же увидел, что сзади
Горит одинокий ночник.
Под ним одинокая дама.
Слегка повернувшись ко мне,
Глядела в страницы упрямо,
Разложенные перед ней.
Сидела над книгою мудрой.
Знать, любит читать по ночам…
Огромные медные кудри
Струились по голым плечам.
Убей – совершенно не помню,
Как именно к ней подошёл,
И как боевой и нескромный
У нас разговор вдруг пошёл.
В какой-то момент она встала,
На минимум сделала свет.
Негромко, но твёрдо сказала:
-- Не медли.
Уж скоро рассвет.
Я тихо спросил у голубки,
Не зная где номер:
-- Куда?
Она отделилась от юбки.
Смеясь, показала:
-- Сюда.
За чёрным окошком светился,
Сверкал электрический ток.
В лучах отражённых искрился
Её волосатый лобок.
Как будто когтистую лапой
С мышонком играющий кот,
Он мягко и нежно царапал
Мой, страстью сведённый, живот.
Над крышей соседней зарделись
От ранней зари облака.
Шум лифта…
Неслышно оделись.
Расправила складки.
-- Пока.
Нет-нет!..
За окошком машина
Гудит, словно злая пчела.
-- Ты что!
Ко мне в номер? С мужчиной?
Нельзя.
И навеки ушла.
Сосед мой ещё не проснулся.
Успел я лишь мельком взглянуть
На той, с кем он ночью вернулся
Вчера, обнажённую грудь.
Матрона как будто дремала,
Как будто совсем не спала.
Дышала, как будто вздыхала.
Лежала, как будто ждала.
Сквозь сон я как будто бы слышал,
Как кто-то прошёл в туалет.
Плескался под душем.
И вышел.
И шёпотом хриплое: «Нет».
Шлепки как по голому заду
И вздохи кроватных пружин.
И голосом тонким: «Не надо!
Не надо туда…
Не греши!»
И шёпот в ответ: «Неужели
Никто тебя в жопу не ёб?»
И тонкие всхлипы в постели:
«Ой, больно!
Мне больно в неё…»
Не ведая женских мучений,
Он всё свою линию гнул.
А я от ночных приключений
Как будто уже отдохнул.
Я просто лежал на кровати
И женщину эту жалел.
А неугомонный мой «батя»
Её в это время хотел.
И самым казалось мне странным
Из непостижимых искусств –
В себе разобрать, окаянном,
Вот это смешение чувств.
Скрипели пружины кровати,
Соседа неся моего.
Все силы на мысли потратив,
Не мог я понять ничего.
Я просто лежал на постели.
А он наливался и рос,
И яйца нещадно болели…
Уже забирало всерьёз.
Не в силах сдержаться,
--Ребята! –
сказал я –
--Такая фигня!
-- Нет мочи вас слушать! До хаты
Возьмите с собою меня.
Сосед, продолжая неровно
Дышать, на ходу прохрипел:
-- Что скажешь, Тамара Петровна?
Пропустишь его?
-- Захотел!
Наслушался, бедный мальчишка.
-- Ещё бы: малец по годам!
-- Сейчас!
Этот вытащит шишку...
Обоим вам сразу не дам.
И в жопу не дам, не надейся!
И дать не рассчитывай в рот.
Не вейся как ужик!
Не вейся!
Даю только через перёд.
Я прыгнул к соседу в кроватку
И, будучи в женщине,
В ней,
Почувствовал снова:
Как сладко
Нам с новой бывает.
Вдвойне –
Когда от одной на другую
По счастью тебя занесёт.
Пусть даже совсем на тугую.
Пусть даже она не сосёт.
Почётно -- нести свою верность
Сквозь этот мирской кавардак.
Возможно, что это и верно…
Зачем же мы сделаны так,
Что каждая новая…
Бо-оже!..
-- Ну, ты же и скор! Как моряк.
Намучился, правда, похоже,
Без бабы.
А их вон косяк
И в холле, внизу, в ресторане,
И в парке! Снимай – не хочу.
Ты как у нас, братец?
При money?
-- При money!
Не бойсь.
Заплачу.
ИРИНА
-- Ну, что же, жена.
Признавайся.
Ты многим ли там отдалась?
Да ты говори, не стесняйся!
Пока ты на юге еблась,
Мы с Лёхой деревья валили,
Суровую вахту несли.
Ванюшку твово посадили,
За драку его замели.
Ей было плевать на Ванюшу:
Он не был «её» никогда.
Супруг, чтоб нагадить ей в душу,
Выдумывал это всегда.
Страдала она поначалу.
Потом попривыкла.
Потом
Почти равнодушно молчала
И молча тащила весь дом.
А как восхитительно б было,
Когда бы её он побил –
И после, с размаху и с пыла,
Жестоко до света любил!
До чёрных кругов под глазами,
До в мясо искусанных губ…
С погаными,
Злыми словами…
Он просто жесток был
И груб.
Но ранило вовсе не этих
Терзающих слов вороньё.
А то,
Что совсем не заметил засосов
На теле её.
В глаза водопад навернулся,
Весь мир угрожая залить…
В лицо поглядел.
Улыбнулся.
И вышел во двор покурить.
Сквозь слёзы глядя ошалело,
Со столика фотку взяла,
Где девушка в лифчике белом
Такою счастливой была.
Распахнуты чёрные очи,
Открыта доверчиво грудь.
И грезятся дивные ночи
Любви, освещающей путь…
Нет, это уже было слишком!
Боль горло рыданьем свела…
Засунула фото за книжки
И южные фотки взяла.
Взглянула на пенное море,
В сверкающий чистый простор –
И вмиг улетучилось горе
И слёзы как будто бы стёр
Целительный ветер.
И выгнал
Из сердца тупую тоску.
Улыбки.
Шампанское.
Виктор…
И скрип наготы по песку.
Вздохнулось:
Хороший был парень!
Но лучше бы не вспоминать:
Там юг.
И южанин – что барин.
Им наших сердец не понять.
«Пока ты там, сука, на море…
Мы тут…
За авралом аврал…»
О, Господи!
Хоть бы уж в ссоре
Про это не упоминал.
За срок, что с тобою страдала,
Когда ещё мной был любим,
Прекрасно, дружочек, узнала
Я цену «авралам» твоим.
Как вечно в кармане резинку
Для этого дела таскал.
Как ночью Кудинову Зинку
На мокрой траве ублажал.
А Зинка визжала как кошка,
Катаясь в росе нагишом…
И даже хотелось немножко
Понежничать с вами втроём.
Я кончила даже. –
Серьёзно! –
Когда ты шалаву нагнул,
Схватил её рыжие космы
И с силой ей сзади воткнул.
Она хохотала от боли,
Ты шарил в её волосах…
Не знаю: от этого, что ли,
Рука оказалась в трусах.
Меж губок я пальцем водила,
Покуда горячей струёй
С какой-то неистовой силой
Не залило всё подо мной.
Трусы переполнив, по ляжкам,
Коленям.
Уже в башмаках…
И дышится томно и тяжко.
И не устоять на ногах.
Как странно:
Несчастною ночью,
Когда постучалась беда,
Я кончила сладко и сочно,
Как раньше с тобой никогда.
И вновь на неё накатила
Волна остроты и стыда.
И между ногами заныло
Почти что совсем как тогда.
Тогда…
Полутёмной дорожкой
Брела, спотыкаясь, домой
И полные, сильные ножки
Пугали своей слабиной.
Вошла.
Раскидалась-разделась.
Босой по одежде прошла.
Как в зеркало, в окна гляделась.
Сидела в потёмках. Ждала.
На дверь тишина навалилась
До боли. До звона в ушах.
Легла на кровать.
Что-то снилось…
Проснулась. Почуяла страх.
Проверила двери. Засовы.
Чтоб мог он без стука открыть.
За дверью ни звука. Ни слова.
Легла. Попыталась забыть.
О чём-то подумать хотела…
Среди разноцветного сна
Его волосатое тело
Почуяла дрожью спина.
И всё моментально вернулось!
Метнув распалённую грудь,
Мгновенно к нему повернулась,
Чтоб к милому ею прильнуть.
И, вновь раскалясь как железо,
Рукой потянулась, нашла
И то, что хотелось отрезать,
Ритмично сжимать начала.
А милый с досадою злою
В ответ прошептал в полутьме:
-- Ну вот. Что мне делать с тобою!
Лишь блядство у ней на уме!
Вполнеба заря полыхала.
Она чемодан собрала.
Присела. Вздохнула устало:
-- Я к маме.
Я отпуск взяла.
Ах, чудная эта дорога
В новёхоньком мягком купе!
Чай. Кофе. Сухого немного.
Меладзе. «Виагра». «Любэ».
Малинин – «изящный поручик».
Блистательный голос его.
Вино. Элегантный попутчик.
В годах, но ещё ничего.
Прямой, энергичный и чистый
На станции энской вошёл.
-- Шмелёв. Михаил Феоктистыч.
Иринушка? О-о, хорошо!
Не дёргались. Не суетились.
Под вечер стелили х/б.
Прекрасно вдвоём уместились
На узенькой полке купе.
Наутро я вышла. Галантно
Он вынес за мной чемодан.
Высокий. Прямой. Элегантный.
Приятный. Завидный папан.
У мамочки в малосемейке
Недолго совсем прожила.
И не было в парке скамейки,
Где я б мужику не дала.
Мой жадный, прожорливый клитор
Зажёг моё тело огнём.
Потом было море.
И Виктор…
Но хватит!
Не надо о нём.
© В. Рома, К. Измайлова, 2010
-- Ну, здравствуй, -- ответил я Люде
И блузку на ней расстегнул.
Как спелые яблоки, груди
Рассыпались… Тяжко вздохнул
И стал собирать их в ладони.
Она наклонилась, смутясь.
Глаза, словно дикие кони,
Скакали под шляпой, светясь.
Рукою отвёл её руки,
Почувствовал юную дрожь.
Сквозь тяжкие музыки звуки
Она прошептала: «Не трожь.
Пожалуйста, милый, не надо.
Помилуй, девчонку, меня…»
Но выход из этого ада
Лежал через море огня.
И нам сквозь него не прорваться!
Одежды с неё я срывал.
Не в силах уже отбиваться,
Она повалилась…
Финал
Пришёл удивительно быстро.
Как стриж над рекою – Лови!
Крик девичий, краткий и чистый,
И простыни в алой крови.
Спешила она отвернуться.
Беззвучные слёзы лила…
-- Людочек. Ты можешь вернуться.
Помылась.
Оделась.
Ушла.
А мир был прекрасен и светел!
Пока я по Люде скучал,
Товарищ мой Ирочку встретил
И тут же её уломал.
Меня пригласив на прогулку,
Похвастаться он захотел.
Схватил её сильно за «булку» --
И тут же о том пожалел.
Ему закатив оплеуху,
От гнева она завелась.
Меня притянула за ухо
И тут же, при нём, отдалась.
Скользя в полной мягкости бёдер,
Держась за упругие груди,
Следил, как навеки уходит
Тоска по обиженной Люде.
Товарищ простил и Ирину,
Товарищ простил и меня.
-- Дарю тебе эту перину!
Теперь мы с тобою родня. --
И с видом совсем хулиганским
На велике синем моём
Уехал.
Вернулся с шампанским.
Шампанское пили втроём.
Эх, друг! Уж какую годину
Я всё благодарен тебе,
Что эта Ирина-перина
В моей побывала судьбе!
Я прожил как целую вечность
За эти, за несколько дней,
Которые, впавши в беспечность,
Проспал на широкой, на ней.
Я так не хотел расставаться!
Как будто на кончик копья
Надетый…
Пришлось ей признаться,
Что ждёт её дома семья.
Она показала мне фото…
Я зубы едва не сломал
От боли.
Потом до икоты
«На память» её целовал.
Кусал и сосал это тело,
Собрав своё горе в кулак.
О, чудо!
Она захотела,
Чтоб я ей поставил синяк.
От боли и страсти немея,
Боясь хорошенько вздохнуть,
Я ставил засосы на шею,
На бёдра, живот и на грудь.
Друг в друга мы переливались,
Друг в друга текли до утра.
Потом пили чай.
Одевались.
Потом подымались…
Пора.
Всё в прошлом. Она не вернётся,
Хоть что ты за это отдашь.
Пустому, тебе улыбнётся
Красивый, волнующий пляж.
Смеются там девушки звонко,
Кузнечики скачут в траве.
И, верно, найдётся девчонка
И ветер у ней голове.
Посмотрит, очки приподнимет,
Вопросы о чём-то задаст.
И тут же, в сторонке, обнимет.
А к вечеру, смотришь, и даст.
Бродил я по пляжу не споро.
Иришка мне снилась везде.
И, чтоб не пропасть, без разбору
Купался я в каждой пизде.
Измучены солнцем, нагие,
Сгоревшие в чёрную масть,
Они подставляли тугие
Влагалища под мою страсть.
Нагие. Почти ещё дети,
Как ветки берёзы, тонки,
Они подставлялись под эти
Ласкания мужьей руки,
Как будто в атаку ходили.
Как будто им завтра не жить.
Всё тратили, что накопили,
Чтоб завтра ещё накопить.
Но что-то со мною случилось.
Не трогали девки меня.
И, как только семя излилось,
Бежал, словно зверь от огня.
По пляжу корявые слухи
Уже обо мне поползли…
И даже седые старухи
Глаза от меня отвели.
Совсем не жалел я о пляже.
Я сел на машину – и вот
Уехал от моря. И даже
Туда, где река не течёт.
И как-то однажды просёлком
Я ехал.
И в поле догнал
Компанию женщин весёлых.
Просили подбросить.
Я взял.
Подъехали к роще тенистой.
Весёлою вышли гурьбой.
Пошли и запели.
Артисты!
Одна задержалась со мной.
-- Я вижу, вы что-то грустите. –
Она мне глядела в глаза –
-- Как будто бы что-то хотите
Кому-то давно рассказать.
Всё ближе, желанней и краше
Она становилась со мной.
Из рощи кричали:
-- Ната-аша-а-а! –
Махнула округлой рукой.
Окутала сладким угаром,
В сосок поцелуем впилась –
И то ли взяла меня даром,
То ль даром сама отдалась.
Бесценный тот дар принимая,
Катаясь на бёдрах её,
Следил, как толчками стекает
В Наташеньку горе моё.
Как чуду, дивился я нови.
Да чудом и было оно.
Вот так исцелить от любови,
Ей-Богу, не каждой дано.
Из лаковой щелочки красной
Сочилось моё молоко…
Сливались мы буйно и страстно.
Расстались светло и легко.
Катился я как по перилам.
Я радостно ехал назад.
Судьба по дороге дарила
Букеты страстей и услад.
Мгновенно мне всё доставалось,
Чего б только ни захотел.
И в памяти лишь оставалось
Одно мельтешение тел.
Но этот живительный танец
Теперь уже не утомлял.
Они моим соком питались.
Я щедро его разливал.
Я вновь как ребёнок был счастлив.
Почуяв мужицкую прыть,
Они просто рвались на части,
Чтоб семя моё получить.
Ах, как же его было много!
Запомнилась мне навсегда
Весёлая эта дорога,
Где все говорили мне: «Да».
Вот только, надеюсь, простится,
За этот божественный сон,
Что мне не запомнились лица,
Что я не запомнил имён.
Но, впрочем, кого-то и помню.
Вот Лида такая была,
Что в Курске в гостиничный номер
Подругу ко мне привела.
Оставшись уже без халатов,
Они улыбалися мне.
И было чуть-чуть жутковато…
Зато уж и сладко вдвойне!
А в сауне помню Марину,
Которую я не просил.
Она подпустила слезину,
Чтоб я её только помыл.
-- Неделю живу на вокзале, --
Сказала, слезами полна.
-- Не верь! – мужики мне сказали. –
Так всем говорит тут она.
Но я мужиков не послушал,
И этому рад по сей день я.
Она начала прямо в душе…
Откуда такое уменье?
Услада голодных скитальцев,
Цветок, украшающий путь!
Она не дала даже пальцем,
Мизинцем в ответ шевельнуть.
Прекрасна и неутомима,
Тонка и юна, и легка,
Была как огонь из камина,
Как утренние облака.
В отельной постели хрипела,
Взлетая аж под потолок.
Потом с дикой жадностью ела,
Как жалкий голодный зверёк.
А путь мой лежал к побережью.
И чем было дальше на юг,
Тем более сладких и нежных
Встречал по дороге подруг.
Они то в озёрах купались,
То ждали в отелях меня.
С восторгом они отдавались
Во власть молодого огня.
Полуденным солнцем согреты,
Сверкали во мраке тела.
Ах, лето! Волшебное лето!
Ты праздник любви и тепла
Жара. Искупаться хотелось.
Свернул я в сторонку, к реке –
Увидел прекрасное тело,
Идущее невдалеке.
С опаской по камушкам колким
Она подбиралась к воде.
Казалось, стальные иголки
Рассыпаны были везде.
Я тихо себе любовался
Открывшейся тут красотой.
Вдруг девичий голос раздался:
-- Алёна! Куда ты? Постой!
На крик обернувшись, на звонкий,
Увидел я, как из кустов
Выходит другая девчонка –
И тоже в одежде богов.
Там было на что заглядеться!
Нет мочи глаза отвести.
И так захотелось раздеться
И прямо в обеих войти.
Когда я расстался с трусами,
Алёна до речки дошла
И, трогая воду руками,
В удобнейшей позе была.
Схватив её зад в свои руки,
Я ей ягодицы развёл.
Под вопль изумлённой подруги
В горячую щелку вошёл.
Алёна же странно молчала,
Как будто всё было не с ней,
И только слегка застонала,
Когда накатило…
-- Андрей? –
Сказала она после дела.
А сзади послышался смех.
И только тогда поглядела,
Невольный увидела грех.
Подруга ж над нею смеялась.
Но лишь через пару минут
Она уже мне отдавалась.
Я кончил на ней.
Как салют,
Мой сок разлетелся по телу –
На грудь, на живот, на лицо…
Закончив, она присмирела
И пальцы сложила кольцом.
Кося на Алёну глазами,
Она округлила роток.
-- Мы тут отдыхаем с мужьями.
Ты шёл бы отсюда, браток.
Я перепугался сначала.
Язык прямо к нёбу прирос.
Алёна ж спокойно молчала.
На мой молчаливый вопрос
Сказала:
-- Не бойся, мужчина.
Мы с Любой пока отойдём,
А ты возвращайся к машине.
Мы позже тебя позовём.
В машине сидел, размышляя,
Что значили эти слова.
Гляжу – над кустами мужская,
Качаясь, плывёт голова.
За ней показался геройский,
Красивый такой молодец.
Дойдя до девчат, он по-свойски
Себя теребил за конец.
К обеим, смеясь, потянулся.
Одной удалось убежать.
Тогда он к другой повернулся,
Пытаясь её поприжать.
Висело дубинкою жало.
Дышала могучая грудь.
И девушка не возражала
С таким молодцом отдохнуть.
Предчувствуя радость мученья,
Невольно застыла она,
Как школьник, во время ученья
Увидевший вдруг из окна,
Как писает девочка, сидя
У дальней берёзы большой,
Не зная, что здесь её видят,
Сверкает прозрачной струёй.
Колышет ветвями берёза,
Как девушка длинной косой,
И пися как красная роза,
Умытая свежей росой.
О, как это было похоже!
Я будто отсюда видал,
Как девка гусиною кожей
Покрылась.
А он наступал.
А он уже был совсем рядом.
Уже закусил удила.
И девушка злую отраду
Ручонкою нежной взяла.
О, это мгновение счастья!
Когда, ошалев от тоски,
Окажется пенис во власти
Ласкающей женской руки.
Вот в этот момент всё на свете
Ты женщине можешь отдать.
И хочется губоньки эти
Всю жизнь, до конца, целовать.
Красавец сильней наклонился,
Губами к девчонке приник.
Почуял, как кровью налился
Просунутый в ротик язык.
И девушка уж прислоняла
К себе его твёрдую плоть…
Как вдруг молоко побежало
И в быструю речку ушло.
Не смог додержаться до милой.
Ах, как было жаль пацана!
И девушка сразу остыла
И руку разжала она.
И бедный дружок оскорблённый
Меж бёдер печально повис,
Ещё не совсем охлаждённый,
Смотрел он головкою вниз.
Он больше не может девчонку
Обрадовать и восхитить,
В её озорную писёнку
Пока он не может входить.
Но парень никак не сдавался.
Желая её уломать,
Он с новою силой принялся
Ей груди руками ласкать.
Просил подождать хоть немного,
Пока отдохнувший дружок
Собрался бы снова в дорогу…
Но всё достучаться не мог
До сердца упрямой девчонки.
Всерьёз отбивалась она.
Чем больше он тратил силёнки.
Тем больше была холодна.
Ах, женщина! Сколько бывало --
А сколько случится и впредь –
Когда мужику отказала,
Потом принималась жалеть.
Но всё тебе, блин, не наука.
И, если придётся, опять
Устроишь мужчине ты муку,
Заставишь беднягу страдать.
Он мял её, как незабудку,
Вдыхая её аромат.
Она ж огорчалась не в шутку,
Как будто он был виноват,
Что семя покинуло жало…
И парень уже загрустил.
Внезапно она зарыдала. –
Он руки совсем опустил.
Она же ревела всё громче.
Как будто его не ждала.
Как будто бы к речке из рощи
Совсем не для этого шла.
И стало ему не до дела.
Он море вины ощутил.
Как будто бы девку раздел он
И платье в реке утопил.
Рукой обнимая за плечи,
Принялся её утешать –
И всё. Изогнулися свечи.
Совсем стало нечем сношать.
Она с выраженьем испуга
Уже уходить начала
И, видя обмякшего друга,
Совсем неприступна была.
В порыве последнем, тяжёлом
Он сильно ей груди сдавил.
Она закричала.
Он голым
Впервые себя ощутил.
Она уходить повернулась.
За локоть её он держал.
И всё уже в нём изогнулось.
И братик надёжно лежал.
Меня удивляло всегда:
Как можно стать жертвой насилья,
Врождённый имеючи дар
Рождать половое бессилье!
Быть может, он есть не у всех?
Но, сколько я с ними вожжался,
С талантом таким – как на грех –
Частенько, бывало, встречался.
Но здесь удивило меня…
Пытался понять я, сконфужен,
Как можно вот так, как огня,
Бояться любимого мужа.
А если же он не любим, --
Не проще ль тогда разбежаться?
И, этою мыслью томим,
Сидел я в машине.
А цаца,
Та локоть уж вырвала свой,
От парня уже отбежала
И очень брезгливо, ногой
Из речки его обдавала.
Но парень, тот был толстокож.
Брезгливости не замечая,
Стоял он с улыбкой, под дождь
Свою наготу подставляя.
То самый хороший настрой!
Не надо на них обижаться.
Не сладилось с этой – с другой
Удастся потом поваляться.
Спокойствие и доброту
Все женщины любят. Бывало,
Что вскоре возьмёшь ты и ту,
Что раньше никак не давала.
Набрызгавшись вдоволь ногой,
Она повернула в сторонку
И к берегу мелкой водой
Пошла-побрела потихоньку.
Приняв отрезвляющий душ,
Парнишка поплыл без оглядки.
«Да он никакой ей не муж!» --
Меня осенила догадка.
А девушка медленно шла,
Слегка спотыкаясь на яме…
Зачем же она наврала,
Что, мол, отдыхаем с мужьями?
А девушка медленно шла,
На лес засмотревшись, на дальний,
И вся её поза была
Задумчивою и печальной.
Приятный ласкал ветерок
И кожу, и травы, и кроны.
От кустиков вдруг голосок
«Любаша-а!» -- Донёсся.
-- Алёна!
За нею мужчина пришёл,
И тоже довольно красивый.
Торчит в его трусиках кол,
И вид у обоих счастливый.
А девушка медленно шла
И грустно на них поглядела,
Как будто чего-то ждала.
Как будто чего-то хотела.
Опущены вниз – почему ж? –
Какой-то обидою губы…
Я понял: мужчина – он муж.
Но муж не Алёны.
А Любы.
Коснуться черёд мой пришёл
Чужого семейного счастья.
Любезно я был приглашён
Алёной принять в нём участье.
На мой удивлённый вопрос,
Зачем я им всё-таки нужен,
Сказала, наморщивши нос,
Что крутит с Любашиным мужем.
-- У нас началося давно,
Ещё до Любашиной свадьбы.
И было тогда решено,
Что будем любовь продолжать мы.
Мой муж согласился тотчас:
Народ, мужики, вы известный.
И Люба уверила нас,
Что будет согласна.
Мы жестом
Скрепили наш «брачный контракт».
Для верности сразу разделись,
Свершили крест-накрестный акт.
Друг к другу притёрлись, всмотрелись.
И вроде бы, всё хорошо.
Но вот уж неделю мой Паша,
Когда бы он к ним ни пришёл,
Встречает отпор от Любаши.
Пыталась я правду узнать.
И так я её понимаю,
Что трудно чужому давать:
Она ведь ещё молодая.
И мы с мужиками опять –
И с нами ещё одна пара –
Решили её раздолбать,
Чтоб к членам привыкла «гитара».
А тут появляешься ты,
Наш смелый и славный попутчик.
Давай. Примыкай. Рви цветы!
Чем больше тут членов, тем лучше.
Пока говорили мы с ней,
Вошла в реку новая дама.
Загнал и своих я коней
И с нею познался упрямо.
Вот так. Ещё день не прошёл –
Уж были своими девчата.
Когда же я в лагерь пришёл,
Меня принимали как брата.
У Ларочки муж – сатана,
И смахивал он на бандита.
Была б недовольна она –
Лежать бы мне тотчас убитым.
Но всё обходилось вполне.
Лариса ничуть не смущалась.
Она улыбалась и мне,
И мужу она улыбалась.
Из баночки пиво пила.
Задумчиво рыбку клевала.
Коль в ротик давали – брала.
А в попку просили – давала.
Все эти горячие дни,
Сквозь солнца болезненный глянец,
Казалось, танцуют они
Какой-то неведомый танец.
Любаша ж была холодна.
Частенько она уходила.
Бродила по речке одна.
И маме подолгу звонила.
И вроде бы, всем до неё
Совсем уж и не было дела…
Тут стухло терпенье моё.
Мне сиднем сидеть надоело.
Чтоб случаем не повторить
Ошибку несчастного Паши, --
Чтоб семя до срока не слить, --
Я взялся за Ларочку нашу.
Мы раньше с ней были в воде.
Теперь же, когда над рекою
Скользил в её тёплом гнезде,
Она показалась другою.
Была в её гнёздышке, там,
Какая-то новая складка,
Которая тут же к шутам
Сглодала меня без остатка.
Она рассмеялась в глаза:
-- Мальчишка-то быстро сгорает!
А Любка такая коза –
С ней все моментально кончают.
Вот все мужики и сидят.
Вам надо троим сговориться.
С ней быть одному – это ад!
Она не кончает -- и злится.
Мне жалко и сил мужиковых,
И бедную жалко девчонку...
Ох, видно, сегодня мы снова
Просверлим друг дружке печёнку!
Я слушал её, и рассказик
Мотал себе молча на ус.
А мой молодчина-проказник
Набычился так, что — не трусь!
Согнуть её я изловчился.
На локти упала она.
Не зря я когда-то учился!
Я им покажу, пацанам,
Как надо Любашу тугую
В туман исступленья вводить.
Как надо готовить любую,
Как женщину надо любить!
Уменье достигнуть оргазма –
Важнейшее в женской судьбе.
И это даётся не сразу…
Тут надо забыть о себе
И кончить вообще не пытаться:
Мужчине нетрудно кончать.
А надо ласкать и держаться.
Держаться и снова ласкать.
На век её нежности хватит!
Когда ты её доведёшь,
Она многократно отплатит.
Ты всё, что захочешь, возьмёшь.
-- Ну, как? Ты пойдёшь ли к мальчишкам? –
Качаясь, спросила она.
-- Нет, буду один.
-- Это слишком!
Она же тебе не жена.
А Любка и с ним не кончает…
Я двигаю твёрдый челнок.
Смеясь, она мышцы сжимает.
Он туго идёт между ног.
Но чувствую мощную силу.
Теперь уж смогу удержать.
Ты мой дорогой! Ты мой милый!
Нас долго теперь не сломать.
Теперь ты оружье не сложишь,
И я что угодно смогу.
-- Один. Ну, а ты мне поможешь.
-- Но как я тебе помогу?
Она повернула головку,
Открыв в изумлении рот.
-- А так. Ты мне дашь тренировку.
Она уже, в общем, идёт.
С Ларисой поправивши форму,
Любашу в машину я взял
И там пятикратную норму,
Ударную дозу прогнал.
И так получилось красиво,
Что ахнули все мужики:
Ходила она горделиво,
Задорно торчали соски.
Парням о Любашином чуде
Успел я два слова шепнуть:
В постели её не за груди –
За волосы надо тянуть.
Они испытали – и точно!
О, как становилась нежна!
Казалося всем: даже ночью
Светилась от счастья она.
Свершилось!
Девчонка созрела.
Проснулся такой аппетит,
Что смотришь уже – то и дело
Под кем-то в сторонке лежит.
Я тоже, конечно, гордился.
И дамы воздали сполна.
Особенно я заводился,
Когда «бандюгана» жена,
Лариса, сосать принималась.
Она это делала так,
Что небо с овчинку казалось,
И мир весь, казалось, -- пустяк.
Сперва она бёдер легонько
Касалась своим язычком.
Потом подходила к мошонке
И нежно лизала. Потом
Вокруг отвердевшего корня
Лизала тебя, становясь
Нежней и ловчей, и проворней,
Всё больше сама заводясь.
Его обхвативши руками,
Ласкать принималась лицом:
Губами, ушами, щеками.
Потом волосами. Потом
Опять язычком начинала.
И был он теперь у неё
И острым, как сладкое жало,
И колким до слёз, как жнивьё.
И если при этом не кончил,
Тогда тебя премия ждёт:
Вползает измученный кончик
В горячий, чувствительный рот.
Как медленно, Боже!..
Вползает.
Как будто осенний рассвет,
Который не то наступает,
Не то уж как будто и нет.
Как хочется…
Что?
-- Взбунтоваться
И голову эту надеть.
Заставить её задыхаться,
Кусаться, блевать и хрипеть.
Наполнить весь рот её спермой,
Чтоб аж из ноздрей потекла…
Но чуткая девочка первой
Неистовствовать начала.
Душою она уловила
Натянутость этой струны.
Как будто с рожденья любила.
Как будто мы с нею дружны
Со школьного класса. С детсада,
А не со вчерашнего дня.
Как снежной лавины громада,
Она придавила меня.
Упругим и сильным движеньем
Его в уголок загнала –
И сперма могучим теченьем
По влажному рту потекла.
О, сколько её накопилось!
Казалось, не будет конца.
Она на свободу стремилась…
С трудом своего молодца
Я вытащил. Позднюю малость
Она обсосала с него.
Как будто с ребёнком прощалась.
Как будто сынка своего
Пред долгим путём целовала.
Не в силах расстаться, опять
Его в алый ротик всосала.
И стала легонько жевать.
А он становился послушней,
Нежнее и мягче.
Она
Лизала, как милого мужа
В постели целует жена.
Она ему что-то шептала
На ушко. А он ей кивал.
И вот уже тлел вполнакала.
И вот уж совсем засыпал.
А муж, наблюдая за милой,
Извёлся.
Тут нужно понять:
Мужчине с утроенной силой
Охота жену свою взять,
Когда на глазах его нежность
Другому дарует она…
Он двинулся как неизбежность.
Как воин.
Захватчик.
Жена
Покорно ждала на коленях.
И, кротко головку склоня ,
Взяла его взбыченный пенис,
Как пенис брала у меня.
Мой бедный измученный мальчик
Украдкой с тоской наблюдал,
Как тоненький Ларочкин пальчик
Другого мужчину ласкал.
А он, по-хозяйски, привычно
Огромнейшим басом кричал
Победно. Торжественно. Зычно,
Как топчущий самку марал.
Она поднялася с коленей
И, в пояс ему поклонясь,
С огромным стараньем и рвеньем
Сосать у него принялась.
Сосала. Тянула. Лизала.
За щёчку и в горло брала.
Хозяину всё отдавала.
Давала, что только могла.
Её как горячую печку
Он шлёпал ладонями. Мял.
Она целовала уздечку.
На всю он округу орал.
Из всех закутков потаённых
Сбежалась компания вся.
Смотрели на резвых влюблённых,
Слегка друг на друга кося.
У девочек щёчки зарделись.
Мужчины смотрели взахлёб.
Глаза мужиков загорелись…
«Бандит» свою жёнушку сгрёб.
Победой своей упиваясь,
Её пополам заломил.
Как бешеный зверь извиваясь,
В неё своё жало вонзил.
Она задрожала и в вое
Зашлась.
А упрямый осёл
Всё лез в её тело тугое,
Пока до конца не вошёл.
Она как в удушье хрипела,
Вцепляясь ногтями в траву.
А он продолжал своё дело,
Угрюмо шепча: «Разорву».
Схватился за белые ляжки,
Как будто и вправду желал
Её разорвать.
И в растяжке
К ней в попку вошёл.
Заорал.
Их крики слились над рекою,
Как будто бы драка идёт.
Мы ринулись всею толпою
Спасать…
Неразумный народ!
Они нас, ругаясь, отбили
И тут же к оргазму пришли.
Как звери-подранки завыли
И замертво наземь легли.
О, как они всех возбудили!
Теперь не сидели в кустах
И зря по траве не ходили,
А мяли и мяли девах.
Мы в них то и дело входили.
Они нас ласкали рукой.
А мы всё сильнее любили,
И стоны неслись над рекой.
Они отовсюду давали.
Горячие писи в реке
Насилу помыть успевали.
Ходили в мужском молоке.
Себе я счастливым казался.
За эти за несколько дней
Я к девочкам так привязался!
Казалось, что нет их родней.
Они меня тоже признали.
И был я не просто самцом
У них.
Мы подолгу болтали.
Но в сказке с хорошим концом
Конец всё равно наступает
И близится время идти.
Девчата меня провожают.
Желают удачи в пути.
Чего-то бормочут туманно,
Что, может быть, свидимся вновь…
Но, хоть и была она странной,
Терять всё же жалко любовь.
Девчонки играли, храбрились,
Мужьям отдавались легко.
Но взоры как будто катились
Куда-то совсем далеко.
И мальчики чуяли стену.
Стараясь лицо сохранить,
Ломали их через колено,
Как будто желая скрутить.
Да те и не очень брыкались.
Напротив, во всю свою прыть
Старались бедняжки, старались
Любимым своим угодить.
Но эта покорность не грела.
Мучительна и горяча,
Внутри их обеих горела
Другого мужчины свеча.
В какую ни встали бы позу,
Чего б ни хотели отдать,
Сидела она как заноза,
И не было сил совладать.
Сквозь годы побед и ошибок,
До самого Судного дня
Натянутость этих улыбок
Теперь будет ранить меня.
Они то старались отвлечься,
То прыгали в пламя страстей,
Как будто хотели облечься
В одежду.
И стать холодней.
Они, с нарочитым вниманьем
За каждым следя пустяком,
Пытались с завидным стараньем
Вернуться в супружеский дом.
Как милую детскую шалость
Пытались они пережить
Всё то, что в их души закралось,
Мешая супругов любить.
Обеим хотелось одеться
И мысли свои причесать.
Но видели: некуда деться,
И надо игру продолжать.
Мужчины задумчиво тоже
Ходили, глаза наклоня.
Ах, как им хотелось по роже
Нажарить, паршивца, меня!
Я видел в их колющих взглядах,
Что было бы им по нутру…
Спокойно, ребята.
Не надо.
Кто выдумал эту игру?
Не сладко ль Алёне с Андреем
В постельке Любашиной спать?
Девчонку никак не согреем.
Что, кстати, её не видать?
И где-то скрывается Паша…
Он Любочку пялит в кустах?
Она теперь полностью ваша.
Ушёл окончательно страх.
Наверно, вам весело было,
Пока не попался чужой.
Ведь если жена изменила
В компании шумной, большой,
Где люди знакомы друг с другом,
То повода нет горевать!
Ты можешь из этого круга
Любую девчоночку взять.
Ведь всем нам всегда любопытно:
Как это бывает с другой?
А коль всем товарищам видно,
То нет и вины никакой.
Не надо таиться, скрываться,
Чего-то выдумывать, врать.
И можно взасос целоваться
И жён у товарищей брать.
Все те, кто на встречах с чужими
Мужьями имели контакт,
Становятся чем-то родными
Друг другу.
И всё у них в такт.
О, скольких я знал, в самом деле, --
И многие были мои –
Что хоть бы разочек хотели
Слюбиться с друзьями семьи.
Огромная, страшная сила
Их к этим мужчинам влекла.
Она их ночами бесила.
«Ему бы где хочешь дала!» --
Мне женщина как-то призналась. –
«В театре, в трамвае, в толпе.
Однажды одна с ним осталась.
Его притянула к себе.
Почуяла с нервною дрожью
В штанах его бешеный зверь!» --
«И что же?» --
«И что? Ничего же!
Не стал. Хочешь верь, хошь не верь.
Молила его на коленях.
Унизилась как никогда!
Как вспомню о тех униженьях,
Так стонет и плачет пизда.» --
«Шутница ты.» --
«Станешь шутницей…» --
Она посидела без слов. –
«С того вот и стала блудницей
И всех обошла мужиков.
Ах, думаю, гады такие!
Посмотрим сейчас, вашу мать,
Как много найдётся в России
Способных аж МНЕ отказать.» --
«И сколько нашлось?» --
«Да нисколько.
Нет, правда. Обидно, дружок.
Как нужен мне был этот Колька!
Как нужен!..
Хотя б на разок…
Глядишь – всё пошло б по-другому.
Осталась бы верной женой…
Вы все верны братству мужскому?»
Вопрос этот встал предо мной
Как Jack-in-the-box.
Я не думал,
Признаться, о том никогда.
Нигде не наделал я шума,
Сия миновала беда.
С друзьями был честен.
Заметить
Их жён себе не позволял…
Но что-то мешало ответить.
И я неприлично молчал.
«Вот видишь…» --
Подруга вздохнула. –
«А этот Коляша…
Ох, мне…
Всю жизнь мою перевернуло». –
«А где он?» --
«Погиб.
На войне.
Цинкач привезли из Афгана
И даже не стали вскрывать.
А был, говорят, хулиганом!
Со мной же –
Гляди!..
Твою мать».
То ль всхлипнула, то ли вздохнула.
Взяла апельсин.
Стала есть.
Как будто бы этим заткнула
Рассказ про мужицкую честь.
А я был сражён новой мыслью,
Что если б, допустим, они,
Друг с другом смешавшись, отвисли,
То каждый бы верность хранил.
Внезапно нахлынувшей страсти
Тогда был бы выход у ней. –
И не было б этой напасти.
И дама не стала б моей.
Ну, что ж.
И такое возможно.
… Но что-то сидело внутри
И душу терзало безбожно,
Как будто кричало: «Не ври!
Не кончится это бесстыдство,
Пока на Земле человек!
Своё победить любопытство
Ему не удастся вовек.»
Хотя говорим мы лукаво,
Что все одинаковы…
-- Вслух! –
Природа же так величава,
Что нет одинаковых двух.
Мы смертны.
И прах – наше имя.
В секунду способны загнить.
Вот Бог нас и создал такими,
Что можем мы многих любить.
Чтоб, как человек ни старался
В боях сам себя истребить,
А род бы людской продолжался…
Вот, скажем, сумели убить
В войне молодца удалого.
Горюет и плачет жена.
Но время придёт – и другого
Когда-то полюбит она.
Огромна Великая Лига
Прекрасных и Милых Блудниц!
И каждая – новая книга
Со множеством чистых страниц.
В волшебных объятиях таем,
Впадая порой в забытьё…
Мы книгу не только читаем.
Мы также и пишем её!
И женщина – примем на совесть –
Во всех городах и годах
Прекрасна как древняя повесть
В певучих и звонких стихах.
Пока эти мысли кружились,
Заставив меня размышлять,
Ребята мои оживились
И стали друг друга ласкать.
Уже без стесненья и фальши,
Любуясь изгибами тел,
Они забирались всё дальше…
И видно, что каждый хотел,
Желал дорогую подругу.
И также хотела она.
Они заходили по кругу.
Жена, дама, снова жена…
Соседка, жена, вновь соседка…
Любима одним и другим…
Я тут же прицелился метко
И вмиг присоседился к ним.
Кричали девчоночки трубно!
Вокруг разносился их вой.
Все были ко мне дружелюбны…
Мы стали одною семьёй.
Сошлось.
Наконец-то свершилось.
Приехавши с разных сторон,
Срослось.
Меж собою сроднилось
Мужское
При помощи жён.
Ура!
Написалась страница.
Мы стали друг другу родня.
Родные и милые лица
Теперь окружали меня.
Девчоночьи лица светились
Как лики прекрасной зари,
А мы вокруг них закружились,
Огонь разжигая внутри.
И был я уже не соперник,
А друг и товарищ, и брат.
Сливалась в одно наша сперма
Внутри наших милых девчат.
Лишь только один содрогался,
Как тут же являлся другой.
И рай на земле не кончался.
Царили в нём мир и покой.
Нам женщины жизнь подарили.
Отдать им верховную власть –
Они бы всех нас помирили.
Не дали бы миру пропасть.
Облегчась, мы все отдыхали
В высокой и сочной траве.
И мысли спокойно витали
В прохладной уже голове.
Мне было тепло и приятно.
Вокруг возлежала родня.
И всё становилось понятно
И просто в душе у меня.
Вот, -- думалось мне, -- ведь сумели
Мы что-то же перешагнуть.
Отчужденность преодолели
И счастья смогли отхлебнуть.
А кажется, только немножко –
И драка возникнуть могла…
Тут Ларочка стройную ножку
Во всю высоту подняла.
И муж, как послушный ребёнок,
К жене по траве подошёл.
Его отдыхавший «опёнок»
Взметнулся как мачтовый кол.
Она его пяткой терзала –
Мотался, дрожа как струна.
Ладонями груди ласкала
И что-то шептала она.
Опять распалялися страсти,
И бедный борец – великан
Был в полной Ларисиной власти.
Прямых её ножек капкан
Защёлкнул могучую спину
И властно к себе поманил.
Тогда он присел – и в вагину
Горячее жало вонзил.
Завыла.
И голой спиною
На сочную траву легла.
Привстала, скричалась со мною
И властно меня позвала.
О, я не замедлил прижаться
К клубку огнедышащих тел!
А кто бы тут смог удержаться!
Никто.
Даже если б хотел.
Крутились мы в бешеном вальсе,
В восторженном вальсе троих.
А рядом друзья целовались.
Позвали на помощь и их.
С трудом оторвавшись от сиськи
Алёны,
Андрей подошёл.
Сопя, будто путь был не близкий.
И в Ларочку сразу вошёл.
Вошёл в её зад раскалённый,
Заставив её зарыдать.
Стоявшая рядом Алёна
Решила пока наблюдать,
Как этот единственный парень,
Который её понимал,
Любовь свою Ларочке дарит…
Он в зад её нежно вползал,
Покуда другие мужчины,
Горячий и сильный народ,
Едва ускользнув из вагины,
Входили в чувствительный рот.
Алёна на это глядела
И, мигом сама распалясь,
Отчаянно вдруг захотела
И в самую гущу вплелась.
Ловя ягодицы и груди
Обеих подруг дорогих,
Мы были как древние люди
В тех девственных чащах глухих…
Алёна в горячке кричала:
-- Прости меня, милый Андрей,
Что в попку тебе не давала!..
И вскрыли мы попку у ней.
Чуть позже она говорила:
-- Какая ж я дура была!
Андрея напрасно томила
И в попку ему не дала.
Тебя я обидела знатно,
Мальчишечка мой дорогой?
Коль знала, как это приятно,
То дело б не стало за мной.
Беседу их слушали люди,
Посмеиваясь про себя,
А он всё сосал её груди,
Нещадно соски теребя.
За это она благодарно
Ласкала рукою конец.
А рядышком сладкая пара
Опять навострилась.
«Гонец»
Примчался с хорошею вестью.
«Бандит» его в лапе сжимал…
Я слушал их вздохи как песню,
Что каждый из них сочинял.
Клубок наш опять развалился.
Рассыпался он сам собой,
И каждый мужчина стремился
Уж быть со своею женой.
Смотрел я на то без обиды:
Тут был я один холостяк.
Зато уж и славные виды
Предстали тому, кто в гостях!
Я видел, как нравилось дамам,
Что зрители в зале сидят!
Они заводили упрямо
Любимых своих медвежат.
И силою те наливались
Уверенно и тяжело
И в женское тело впивались
Как в тинную воду весло.
В течении липкого пота
И сока размятой травы
Кипела мужская работа.
Казалось, могучие львы
Подруг разрывали на части,
Им сладость и боль принося,
Пьянея от силы и власти…
-- Ты вся?
-- Нет, покамест не вся.
И снова работа.
Работа.
До ссадин и до синяков.
Как будто спасали кого-то.
Как будто разили врагов.
Упрямая всё не сдавалась.
Удары в неё нанося,
Считал: ничего не осталось.
-- Ты вся?
-- Нет, я всё же не вся.
Завыл он отчаянно.
Трубно.
Готовый себя погубить,
Увидел, как дьявольски трудно
Её до конца победить.
Воткнулся с отчаянной силой,
Чуть было насквозь не пронзя…
«О, сладкий!» -- шептала, --
«О, милый!»
-- Ты вся?
-- Нет, родимый.
Не вся.
Дрожали над речкой стрекозы,
Звенела вокруг благодать…
Текли по щекам его слёзы.
Он их не пытался скрывать.
Он видел: никак не удастся
Ему завладеть ей сполна,
Хоть искренне хочет отдаться
До капли последней она.
В неё без надежды вонзился,
Как горец в бесчувственный лёд…
И в это мгновенье пустился
В стремительный жаркий полёт!
И оба поплыли над речкой,
Вздымаясь всё выше, туда,
Где домной, гигантскою печкой,
Весь мир расплавляла звезда,
И он разноцветно светился.
Разбрызгивая свет и жар,
В сиянье небес покатился
Огромный сияющий шар.
И век то мгновение длилось,
В котором, упав в забытьё,
В него она вдруг превратилась,
А он превратился в неё.
Потом они долго лежали,
Глаза друг на друга скося.
И губы беззвучно шептали:
«Была…»
«Ну, конечно…»
«Да…»
«Вся…»
Упрямое солнце катилось
За дальний темнеющий лес.
Я видел, как что-то спустилось
В ту пару сегодня с небес.
Сгущался над речкою вечер.
И всё ж, невзирая на то,
Я начал укладывать вещи.
И мне не перечил никто.
Со мною лениво простились.
Нестройной усталой гурьбой
Ходили. Вставали. Садились
И заняты были собой.
Горели закатные дали.
И можно по правде сказать:
Ребята от буйства устали,
Как можно от буйства устать.
А я?..
Отдохнувшее тело,
С ребятами тут распалясь,
Покоя совсем не хотело.
Вдоль берега быстро несясь,
Увидел прекрасную даму
В купальнике синем таком.
И с нею смешались мы прямо
С водою и мокрым песком.
Хотел было к ней напроситься,
Хотел до утра переспать.
Да нет!
Несвободная птица,
И мужа должна ожидать.
Довёз не до самого дома.
У мостика вышла она
И гордо дорогой знакомой
Потопала к мужу жена.
Я ж снова остался в отеле:
Таков мой дорожный удел.
И в этом отеле-борделе
Я вдруг полюбить захотел!
Мне грезилось: грудь словно вата
И прыгает под потолок,
А шею щекочет лохматый,
Домашний и тёплый лобок.
Проснулся в постели нагретой.
Ступая неслышно, как вор,
Прокрался. И, полуодетый,
В прохладный вошёл коридор.
Отдавшись в объятья прохладе,
К стеклу на балконе приник
И тут же увидел, что сзади
Горит одинокий ночник.
Под ним одинокая дама.
Слегка повернувшись ко мне,
Глядела в страницы упрямо,
Разложенные перед ней.
Сидела над книгою мудрой.
Знать, любит читать по ночам…
Огромные медные кудри
Струились по голым плечам.
Убей – совершенно не помню,
Как именно к ней подошёл,
И как боевой и нескромный
У нас разговор вдруг пошёл.
В какой-то момент она встала,
На минимум сделала свет.
Негромко, но твёрдо сказала:
-- Не медли.
Уж скоро рассвет.
Я тихо спросил у голубки,
Не зная где номер:
-- Куда?
Она отделилась от юбки.
Смеясь, показала:
-- Сюда.
За чёрным окошком светился,
Сверкал электрический ток.
В лучах отражённых искрился
Её волосатый лобок.
Как будто когтистую лапой
С мышонком играющий кот,
Он мягко и нежно царапал
Мой, страстью сведённый, живот.
Над крышей соседней зарделись
От ранней зари облака.
Шум лифта…
Неслышно оделись.
Расправила складки.
-- Пока.
Нет-нет!..
За окошком машина
Гудит, словно злая пчела.
-- Ты что!
Ко мне в номер? С мужчиной?
Нельзя.
И навеки ушла.
Сосед мой ещё не проснулся.
Успел я лишь мельком взглянуть
На той, с кем он ночью вернулся
Вчера, обнажённую грудь.
Матрона как будто дремала,
Как будто совсем не спала.
Дышала, как будто вздыхала.
Лежала, как будто ждала.
Сквозь сон я как будто бы слышал,
Как кто-то прошёл в туалет.
Плескался под душем.
И вышел.
И шёпотом хриплое: «Нет».
Шлепки как по голому заду
И вздохи кроватных пружин.
И голосом тонким: «Не надо!
Не надо туда…
Не греши!»
И шёпот в ответ: «Неужели
Никто тебя в жопу не ёб?»
И тонкие всхлипы в постели:
«Ой, больно!
Мне больно в неё…»
Не ведая женских мучений,
Он всё свою линию гнул.
А я от ночных приключений
Как будто уже отдохнул.
Я просто лежал на кровати
И женщину эту жалел.
А неугомонный мой «батя»
Её в это время хотел.
И самым казалось мне странным
Из непостижимых искусств –
В себе разобрать, окаянном,
Вот это смешение чувств.
Скрипели пружины кровати,
Соседа неся моего.
Все силы на мысли потратив,
Не мог я понять ничего.
Я просто лежал на постели.
А он наливался и рос,
И яйца нещадно болели…
Уже забирало всерьёз.
Не в силах сдержаться,
--Ребята! –
сказал я –
--Такая фигня!
-- Нет мочи вас слушать! До хаты
Возьмите с собою меня.
Сосед, продолжая неровно
Дышать, на ходу прохрипел:
-- Что скажешь, Тамара Петровна?
Пропустишь его?
-- Захотел!
Наслушался, бедный мальчишка.
-- Ещё бы: малец по годам!
-- Сейчас!
Этот вытащит шишку...
Обоим вам сразу не дам.
И в жопу не дам, не надейся!
И дать не рассчитывай в рот.
Не вейся как ужик!
Не вейся!
Даю только через перёд.
Я прыгнул к соседу в кроватку
И, будучи в женщине,
В ней,
Почувствовал снова:
Как сладко
Нам с новой бывает.
Вдвойне –
Когда от одной на другую
По счастью тебя занесёт.
Пусть даже совсем на тугую.
Пусть даже она не сосёт.
Почётно -- нести свою верность
Сквозь этот мирской кавардак.
Возможно, что это и верно…
Зачем же мы сделаны так,
Что каждая новая…
Бо-оже!..
-- Ну, ты же и скор! Как моряк.
Намучился, правда, похоже,
Без бабы.
А их вон косяк
И в холле, внизу, в ресторане,
И в парке! Снимай – не хочу.
Ты как у нас, братец?
При money?
-- При money!
Не бойсь.
Заплачу.
ИРИНА
-- Ну, что же, жена.
Признавайся.
Ты многим ли там отдалась?
Да ты говори, не стесняйся!
Пока ты на юге еблась,
Мы с Лёхой деревья валили,
Суровую вахту несли.
Ванюшку твово посадили,
За драку его замели.
Ей было плевать на Ванюшу:
Он не был «её» никогда.
Супруг, чтоб нагадить ей в душу,
Выдумывал это всегда.
Страдала она поначалу.
Потом попривыкла.
Потом
Почти равнодушно молчала
И молча тащила весь дом.
А как восхитительно б было,
Когда бы её он побил –
И после, с размаху и с пыла,
Жестоко до света любил!
До чёрных кругов под глазами,
До в мясо искусанных губ…
С погаными,
Злыми словами…
Он просто жесток был
И груб.
Но ранило вовсе не этих
Терзающих слов вороньё.
А то,
Что совсем не заметил засосов
На теле её.
В глаза водопад навернулся,
Весь мир угрожая залить…
В лицо поглядел.
Улыбнулся.
И вышел во двор покурить.
Сквозь слёзы глядя ошалело,
Со столика фотку взяла,
Где девушка в лифчике белом
Такою счастливой была.
Распахнуты чёрные очи,
Открыта доверчиво грудь.
И грезятся дивные ночи
Любви, освещающей путь…
Нет, это уже было слишком!
Боль горло рыданьем свела…
Засунула фото за книжки
И южные фотки взяла.
Взглянула на пенное море,
В сверкающий чистый простор –
И вмиг улетучилось горе
И слёзы как будто бы стёр
Целительный ветер.
И выгнал
Из сердца тупую тоску.
Улыбки.
Шампанское.
Виктор…
И скрип наготы по песку.
Вздохнулось:
Хороший был парень!
Но лучше бы не вспоминать:
Там юг.
И южанин – что барин.
Им наших сердец не понять.
«Пока ты там, сука, на море…
Мы тут…
За авралом аврал…»
О, Господи!
Хоть бы уж в ссоре
Про это не упоминал.
За срок, что с тобою страдала,
Когда ещё мной был любим,
Прекрасно, дружочек, узнала
Я цену «авралам» твоим.
Как вечно в кармане резинку
Для этого дела таскал.
Как ночью Кудинову Зинку
На мокрой траве ублажал.
А Зинка визжала как кошка,
Катаясь в росе нагишом…
И даже хотелось немножко
Понежничать с вами втроём.
Я кончила даже. –
Серьёзно! –
Когда ты шалаву нагнул,
Схватил её рыжие космы
И с силой ей сзади воткнул.
Она хохотала от боли,
Ты шарил в её волосах…
Не знаю: от этого, что ли,
Рука оказалась в трусах.
Меж губок я пальцем водила,
Покуда горячей струёй
С какой-то неистовой силой
Не залило всё подо мной.
Трусы переполнив, по ляжкам,
Коленям.
Уже в башмаках…
И дышится томно и тяжко.
И не устоять на ногах.
Как странно:
Несчастною ночью,
Когда постучалась беда,
Я кончила сладко и сочно,
Как раньше с тобой никогда.
И вновь на неё накатила
Волна остроты и стыда.
И между ногами заныло
Почти что совсем как тогда.
Тогда…
Полутёмной дорожкой
Брела, спотыкаясь, домой
И полные, сильные ножки
Пугали своей слабиной.
Вошла.
Раскидалась-разделась.
Босой по одежде прошла.
Как в зеркало, в окна гляделась.
Сидела в потёмках. Ждала.
На дверь тишина навалилась
До боли. До звона в ушах.
Легла на кровать.
Что-то снилось…
Проснулась. Почуяла страх.
Проверила двери. Засовы.
Чтоб мог он без стука открыть.
За дверью ни звука. Ни слова.
Легла. Попыталась забыть.
О чём-то подумать хотела…
Среди разноцветного сна
Его волосатое тело
Почуяла дрожью спина.
И всё моментально вернулось!
Метнув распалённую грудь,
Мгновенно к нему повернулась,
Чтоб к милому ею прильнуть.
И, вновь раскалясь как железо,
Рукой потянулась, нашла
И то, что хотелось отрезать,
Ритмично сжимать начала.
А милый с досадою злою
В ответ прошептал в полутьме:
-- Ну вот. Что мне делать с тобою!
Лишь блядство у ней на уме!
Вполнеба заря полыхала.
Она чемодан собрала.
Присела. Вздохнула устало:
-- Я к маме.
Я отпуск взяла.
Ах, чудная эта дорога
В новёхоньком мягком купе!
Чай. Кофе. Сухого немного.
Меладзе. «Виагра». «Любэ».
Малинин – «изящный поручик».
Блистательный голос его.
Вино. Элегантный попутчик.
В годах, но ещё ничего.
Прямой, энергичный и чистый
На станции энской вошёл.
-- Шмелёв. Михаил Феоктистыч.
Иринушка? О-о, хорошо!
Не дёргались. Не суетились.
Под вечер стелили х/б.
Прекрасно вдвоём уместились
На узенькой полке купе.
Наутро я вышла. Галантно
Он вынес за мной чемодан.
Высокий. Прямой. Элегантный.
Приятный. Завидный папан.
У мамочки в малосемейке
Недолго совсем прожила.
И не было в парке скамейки,
Где я б мужику не дала.
Мой жадный, прожорливый клитор
Зажёг моё тело огнём.
Потом было море.
И Виктор…
Но хватит!
Не надо о нём.
© В. Рома, К. Измайлова, 2010