Пyмяyx**
04.12.2011, 02:41
http://www.proza.ru/pics/2010/12/12/773.jpg Синдром Карлсона Ольга Савва (http://www.proza.ru/avtor/savva8)
Зимняя сказка, услышанная в новогоднюю ночь, превратилась в сон. Сон или реальность?
Скорее, сплошной натурализм.
Помните Карлсона, который жил на крыше и передвигался с помощью пропеллера, неизвестно кем и когда привинченного на спину мужчине в полном расцвете лет. Летательный агрегат позволял хозяину парить в небе. А с высоты птичьего полета можно всякое увидеть.
Зоркий взгляд «вертолетчика» попадал, преимущественно на женские пышнотелости и выпуклости. А ведь он знал, как скрасить свое и барышни одиночество, как доставить удовольствие… себе! Кружась в танце, брал обаятельной улыбкой и галантным обхождением. Объект вожделения Карлсон называл ласково - «малыш».
- Малыш, сегодня ты, как никогда… бесподобна, прекрасна! - восхищенно бросал предмету обожания. И женщина с энтузиазмом бралась за выпечку пирогов, варку вишневого варенья. Все пожиралось банками и без зазрения совести. Насладившись вниманием и щедростью хозяйки, Карлсон включал пропеллер и… был таков.
Лунными ночами, сидя «в домике на крыше», он любовался звездами и вспоминал амурные приключения, которые вдохновляли на сочинительство:
- Па-ра-ба-да, м-м-м… ага, - шевелил он губами, - ру-ра, туда, гы-гы… Ах, да!
Темнее ночь, гы-гы, гы-гы…
Так ярче звезды, туды-сюды…
Пришла весна, ага, ага…
И вновь летаю в облаках!
А что?! Настоящая европейская поэзия! Так думалось герою. Но вдохновение быстро таяло – капризный Пегас не желал пастись на «пожелтевших» лугах: замучила отрыжка, вызванная несочностью продукта. К тому ж Пегас не понимал, для чего крылья умеющему летать.
Конечно же, Карлсон не был людоедом, вернее поедателем женских сердец. Добродушный и скромный, он превращался в монстра из-за внутреннего раздрая: материальное боролось не на жизнь с духовным. Есть хотелось всегда, а сытость тянула в небо, где на легком облачке, свесив стройные ножки, сидела прелестная Муза. Она нахально подмигивала, а ее смех рассыпался колокольчиком-бубенчиком и делал жизнь невыносимой.
Он гнался за Музой и днем, и ночью, хватал, практически за пятки... Но в последний момент пятка превращалась в пегасово копыто и больно лягала в живот. Конь просто изгалялся над бедным Карлсоном!
В очередной раз, попытавшись «выловить рыбку» из мутного потока сознания, он наткнулся на могутную особу Фрекен руки в боки.
«О-о-о-о!» - только и смог промолвить пОэт, упершись в гранитную скалу, смекнув, что особа не попадает в классический образ «малыша» или «голубки».
«М-м-мадам, - скромно прошелестел ловелас, - не могли бы Вы чуть сдвинуться, мне надобно лететь?» Мадам и бровью не повела.
Карлсон вправо. Опс! - огромная рука Бок, будь она не ладна, вцепилась в штанину. Он влево. Ап! - другая рука Фрекен удержала за… Да неважно за что, главное, - на время обездвижила!
Он вверх! Но точным ударом головы Фрекен закрыла возмущенный крик.
Вертолетный мужчина захлебнулся в сдобно-коричном аромате и утонул в бездне мягкой обволоты. В плюшечном раю, где хозяйствовала изумительная Фрекен, не было места романтизму.
Булочки, лепешки, прочая снедь в образе целеустремленной Фрекен незаметно растворили литературный Олимп симбиозного поэта, окутав его теплом и заботой. Укутали? Нет, укатали-таки Карлсона.
Со временем он раздобрел, пропеллер сломался, а в голове установилась ясность и звенящая пустота. Уже не терзался рояль, не мучился небосвод стихами. Оживление вызывала лишь поджаристая корочка. Корочка пышной сметаной шанежки. Вконец излечившись от полетов, а с ними и от сочинительства, мужчинка, забросив ножку на ножку, покачивался в кресле, грел у камина больные коленки и… с тоской поглядывал на заржавевший, запыленный пропеллер.
Но однажды случилась сильная гроза, и в окно кто-то тихонечко поскреб…
- Наверно, мышка, - вслух подумал Карлсон.
- Сам ты... – послышалось за окном веселое ржание.
- Никак Крылатый? - от счастья сперло дыхание.
Но вместо грациозного скакуна за окном стоял тяжеловоз…
- Ты кто?
- Конь…
- Какого…
- Да, Тулпар я, - оборвал гость на полуслове, - брат Пегаса.
- И крылья есть?
- Они мне не нужны! Так ты со мною?
- Я же европеец.
- Был европейцем, станешь азиатом!
- Какой же прок мне от тебя? А домик, а…
- Домика не обещаю, а юрту в степи устрою. Решайся!
- Кто здесь? – послышался голос проснувшейся Фрекен.
Да, на этом коне далеко не ускачешь, с горечью подумал наш герой, но бежать надо! Да побыстрее.
Э-э-эх! Карлсон прыгнул на спину Тулпару. Конь взмыл вверх. Как в замедленной съемке падала на пол Фрекен, не успевшая остановить любимого мужчину, а в голове новоиспеченного «акына» зарождалось последнее «прости»:
Упал сумоист,
Задрожали татами…
Ай, да выстрел!
Это было хокку.
Зимняя сказка, услышанная в новогоднюю ночь, превратилась в сон. Сон или реальность?
Скорее, сплошной натурализм.
Помните Карлсона, который жил на крыше и передвигался с помощью пропеллера, неизвестно кем и когда привинченного на спину мужчине в полном расцвете лет. Летательный агрегат позволял хозяину парить в небе. А с высоты птичьего полета можно всякое увидеть.
Зоркий взгляд «вертолетчика» попадал, преимущественно на женские пышнотелости и выпуклости. А ведь он знал, как скрасить свое и барышни одиночество, как доставить удовольствие… себе! Кружась в танце, брал обаятельной улыбкой и галантным обхождением. Объект вожделения Карлсон называл ласково - «малыш».
- Малыш, сегодня ты, как никогда… бесподобна, прекрасна! - восхищенно бросал предмету обожания. И женщина с энтузиазмом бралась за выпечку пирогов, варку вишневого варенья. Все пожиралось банками и без зазрения совести. Насладившись вниманием и щедростью хозяйки, Карлсон включал пропеллер и… был таков.
Лунными ночами, сидя «в домике на крыше», он любовался звездами и вспоминал амурные приключения, которые вдохновляли на сочинительство:
- Па-ра-ба-да, м-м-м… ага, - шевелил он губами, - ру-ра, туда, гы-гы… Ах, да!
Темнее ночь, гы-гы, гы-гы…
Так ярче звезды, туды-сюды…
Пришла весна, ага, ага…
И вновь летаю в облаках!
А что?! Настоящая европейская поэзия! Так думалось герою. Но вдохновение быстро таяло – капризный Пегас не желал пастись на «пожелтевших» лугах: замучила отрыжка, вызванная несочностью продукта. К тому ж Пегас не понимал, для чего крылья умеющему летать.
Конечно же, Карлсон не был людоедом, вернее поедателем женских сердец. Добродушный и скромный, он превращался в монстра из-за внутреннего раздрая: материальное боролось не на жизнь с духовным. Есть хотелось всегда, а сытость тянула в небо, где на легком облачке, свесив стройные ножки, сидела прелестная Муза. Она нахально подмигивала, а ее смех рассыпался колокольчиком-бубенчиком и делал жизнь невыносимой.
Он гнался за Музой и днем, и ночью, хватал, практически за пятки... Но в последний момент пятка превращалась в пегасово копыто и больно лягала в живот. Конь просто изгалялся над бедным Карлсоном!
В очередной раз, попытавшись «выловить рыбку» из мутного потока сознания, он наткнулся на могутную особу Фрекен руки в боки.
«О-о-о-о!» - только и смог промолвить пОэт, упершись в гранитную скалу, смекнув, что особа не попадает в классический образ «малыша» или «голубки».
«М-м-мадам, - скромно прошелестел ловелас, - не могли бы Вы чуть сдвинуться, мне надобно лететь?» Мадам и бровью не повела.
Карлсон вправо. Опс! - огромная рука Бок, будь она не ладна, вцепилась в штанину. Он влево. Ап! - другая рука Фрекен удержала за… Да неважно за что, главное, - на время обездвижила!
Он вверх! Но точным ударом головы Фрекен закрыла возмущенный крик.
Вертолетный мужчина захлебнулся в сдобно-коричном аромате и утонул в бездне мягкой обволоты. В плюшечном раю, где хозяйствовала изумительная Фрекен, не было места романтизму.
Булочки, лепешки, прочая снедь в образе целеустремленной Фрекен незаметно растворили литературный Олимп симбиозного поэта, окутав его теплом и заботой. Укутали? Нет, укатали-таки Карлсона.
Со временем он раздобрел, пропеллер сломался, а в голове установилась ясность и звенящая пустота. Уже не терзался рояль, не мучился небосвод стихами. Оживление вызывала лишь поджаристая корочка. Корочка пышной сметаной шанежки. Вконец излечившись от полетов, а с ними и от сочинительства, мужчинка, забросив ножку на ножку, покачивался в кресле, грел у камина больные коленки и… с тоской поглядывал на заржавевший, запыленный пропеллер.
Но однажды случилась сильная гроза, и в окно кто-то тихонечко поскреб…
- Наверно, мышка, - вслух подумал Карлсон.
- Сам ты... – послышалось за окном веселое ржание.
- Никак Крылатый? - от счастья сперло дыхание.
Но вместо грациозного скакуна за окном стоял тяжеловоз…
- Ты кто?
- Конь…
- Какого…
- Да, Тулпар я, - оборвал гость на полуслове, - брат Пегаса.
- И крылья есть?
- Они мне не нужны! Так ты со мною?
- Я же европеец.
- Был европейцем, станешь азиатом!
- Какой же прок мне от тебя? А домик, а…
- Домика не обещаю, а юрту в степи устрою. Решайся!
- Кто здесь? – послышался голос проснувшейся Фрекен.
Да, на этом коне далеко не ускачешь, с горечью подумал наш герой, но бежать надо! Да побыстрее.
Э-э-эх! Карлсон прыгнул на спину Тулпару. Конь взмыл вверх. Как в замедленной съемке падала на пол Фрекен, не успевшая остановить любимого мужчину, а в голове новоиспеченного «акына» зарождалось последнее «прости»:
Упал сумоист,
Задрожали татами…
Ай, да выстрел!
Это было хокку.