Белая Хризантема**
06.07.2014, 15:24
Старый кот Ольга Корзова (http://stihi.ru/avtor/rjabina1)
Старый кот умирал. Он не знал этого, ему только казалось странным, что тело его стало будто не своим: когда он пытался встать, ноги дрожали и разъезжались, его качало из стороны в сторону, так что он с трудом добирался до миски с едой, но всё-таки ел, больше по привычке, чем от голода. Зубы его стёрлись от старости, и он долго мусолил сосиску, прежде чем разжевать и проглотить. Время от времени изо рта его на пол текла слюна, и, если на кухне была хозяйка, она морщилась и ворчала: «И убрести-то ты никуда не можешь! Долго я ещё за тобой убирать буду?»
Кот и рад был бы убрести куда-нибудь, но сил на ходьбу хватало только от кресла, где он обычно лежал, до миски с едой. Слезать с кресла было легче, а вот забирался обратно он не с первой попытки. Тело его странно вихлялось из стороны в сторону, да и лапы точно утратили былую цепкость. Хозяйка иногда, поглядев на попытки кота вскарабкаться на место, подходила и поднимала его, приговаривая: «А не стоило бы! Всё кресло в шерсти! Благодать, не сядешь. Помирал бы, старый, скорей!»
Коту сначала казалось, что вот он ещё немного полежит – и к нему вернутся прежние силы.
Совсем недавно, в начале весны, он был полностью здоров и вовсю волочился за кошками. Соперники, молодые коты, помнили ещё, как он гонял их раньше, не подпуская к избранницам. Зная по опыту его силу, они отступали и, завистливо и злобно урча, лишь издали созерцали любовные страсти.
Но в середине весны произошёл перелом. Один из молодых котов начал наглеть. Он шаг за шагом подбирался всё ближе и наконец оказался почти рядом. Старый кот зашипел в его сторону, но тот не убежал прочь, а завёл ответную песню. Они долго выли, сидя друг напротив друга, а потом сцепились, кусаясь и бешено крича.
На шум прибежала хозяйка. Веником она влепила по воющему клубку, из которого остервенело летели по сторонам клочья шерсти. Это отрезвило котов, заставив их вскочить на ноги и застыть в боевой позе, угрожающе помахивая хвостами. Второй удар довершил начатое. Молодой кот убежал, а старый принялся зализывать раны. Он был обескуражен, впервые почувствовав, что противник не слабее его.
Раны, которые в молодости зажили бы на другой день, мучили его в течение двух недель. Болело надкушенное ухо, саднила рана на спине, да и сама спина ныла.
Кот, как-то сразу отступившись от всего, лежал дома, в кресле. По утрам он, несмотря на вешнее тепло, лез на печку – хозяйка топила её, потому что ночи были ещё холодные. Запрыгнуть сразу было теперь ему тяжело, видимо, из-за болевшей спины. Он долго примеривался, прежде чем совершить прыжок, но всё-таки, бывало, что срывался и тяжело падал на пол. Хозяйка ругалась, сметая осыпанную извёстку на совок: «Гуляночки-то всю силу выжали. Остарел, дак сидел бы дома!» Кот, виновато взглянув на неё, брёл обратно к креслу, но, улучив момент, когда хозяйка уходила с кухни, снова пытался запрыгнуть на печь.
В тепле было хорошо больной спине, она быстро отогревалась, и кот засыпал. Во сне он видел себя маленьким котёнком, каким был когда-то, рядом со строгой матерью-кошкой. Она чутко дремала, время от времени поглядывая на него, прыгавшего возле, сквозь щёлки глаз и, если он отбегал далеко, призывно мурлыкала.
…Кот просыпался, вспоминал, что матери уже давно нет, морщился, вздыхал, потом засыпал снова. Хозяйка слышала, как он хрипел и стонал на печи, и говорила мужу: «Одряхлел кот-от. Облез весь, а какой пушистый был. И бродить худо стал. И то пора – тринадцать лет уж ему». Муж молча кивал головой: мысли его были заняты рыбалкой.
Однако в тот раз кот отлежался и окреп. К нему вернулся аппетит, и он каждое утро не мог дождаться, когда хозяин вернётся с реки. Кот ждал его у порога, потом тёрся о ножку стола, на котором чистили рыбу. Если рыбалка была неудачной, хозяин отпихивал его ногой. Если же возвращался с уловом – кидал коту две-три мелких рыбёшки. Кот моментально проглатывал их, не разжёвывая, и просил ещё. Иногда хозяин мог дать и добавку, но чаще кот отходил ни с чем, сопровождаемый словами хозяйки: «Веник щас возьму! Хватит под ногами путаться!»
Кот обиженно отходил в сторону, садился на пол и долго тёр лапой сначала за одним, потом за другим ухом, после чего тянулся к выходу. Оказавшись на свободе, он медленно шествовал мимо старого, как он, Дружка, лежащего на крыльце, по привычке слегка фыркнув в его сторону, брёл по тропинке к огороду, перелезал за изгородь и пропадал в траве, буйно пошедшей в рост ещё до Николина дня.
Молодая влажная зелень, солнечный свет, тёплый весенний ветер – всё это целительно действовало на кота, он забывал о недавних хворях и с удовольствием обходил сад с огородом, добирался до ручья за деревенской околицей, а порой и до лесной опушки. Возвратившись к дому, он часами нежился на крыше старого дровяника, подставляя то один, то другой бок солнечным лучам. Ночи были ещё прохладными, поэтому, когда вечерело, кот спрыгивал на землю и шёл домой.
В конце мая подул резкий ветер, небо затянуло серыми тучами, застояло ненастье. Кот редко выходил из дома, но всё-таки кости его опять заныли от сырости, и он часами лежал на печи, пережидая холода.
Однажды вечером из-за туч выглянуло солнышко, под окном защебетали птицы, и кота неудержимо потянуло на улицу. Крыльцо было усыпано лепестками отцветающей черёмухи. Кот понюхал их, чихнул, потряс головой и двинулся к дровянику – полежать на вольном воздухе. Вскарабкался наверх и остолбенел: на дровянике нежился его молодой соперник. Это была наглость, и за неё следовало наказать…
Но силы были неравны. Отступая от наседавшего на него противника, старый кот не удержался на краю шиферной крыши и упал на доски, лежавшие рядом с дровяником. Он тут же попробовал вскочить и не смог: всё тело его ныло. Кот долго лежал, не смея шелохнуться, потом кое-как поковылял к дому.
Наутро ему стало хуже. Одна из лап распухла, в спине что-то хрустело. Хозяйка хотела прогнать его с кресла, чтобы сесть самой, но он поднял голову и жалобно взглянул на неё. Выражение его глаз что-то напомнило женщине, но она не могла понять, что именно. Однако ей стало не по себе, и она оставила кота в покое.
Около суток кот не мог сдвинуться с места. Потом начал потихоньку ходить, но полностью поправиться уже не сумел. Годы взяли своё.
Хозяйка первое время думала, что кот отлежится, как в прошлый раз, но этого не произошло. Теперь ей приходилось на ночь выносить его на улицу, а если забудет вынести, то и убирать за ним. Так прошло лето.
…Осенью, после первого утренника, запустив озябшего кота в дом, хозяйка сказала мужу: «А ведь надо кота-то прибрать. Как я зимой-то с ним?» Муж хмуро пробурчал что-то в ответ. Ему не хотелось думать об этом.
Днём женщина заметила, что кот оставил у порога тёмную лужицу. Она закричала на него и махнула рукой. Кот шарахнулся, попытался побежать и упал. Хозяйка схватила тряпку в руки, брезгливо подтёрла пол и, повернувшись, хотела хлестнуть кота тряпкой, но её опять остановили его большие умоляющие глаза. Кот, не пытаясь увернуться, смотрел на неё, словно хотел сказать что-то. И снова ей стало не по себе.
Часа через два, когда хозяйка гладила занесённое с улицы бельё – к полудню потеплело, и бельё, прихваченное утренним морозцем, отошло и довеяло, кот сел на кресле, попытался слезть с него и не смог. Женщина, догадавшись, что дело неладно, приподняла кота. В брюхе у него урчало, из-под хвоста текло. От ужаса и отвращения она кинула кота на пол и побежала за тряпками.
– Я тебя выкину! Не буду за тобой дерьмо убирать! Всё лето убирала, хватит. Не помер сам, дак…
Вымыв и обсушив кресло, она нашла корзину и набила её сеном, чтоб положить в неё кота – до вечера, когда вернётся с работы муж. Пусть уносит его, куда хочет, из дому.
Подняв кота с пола, она удивилась лёгкости его тела. «Весь высох, а раньше еле подымала…» Двинула корзину к печи: «Тут лежи, раз держать ничего в себе не можешь!»
Продолжая гладить, она время от времени поглядывала на корзину: «Не вылез бы!» Но кот не делал даже попытки уйти. Он сидел на непривычном месте и ровно, безнадёжно смотрел на хозяйку. Повернувшись к нему в очередной раз, она поймала его взгляд и вдруг поняла, что её тревожило.
Точно так же умоляюще и безнадёжно смотрел отец, всякий раз, когда она проходила мимо его койки. Он болел давно, очень давно, так что она и не помнила его здоровым. Постепенно все в доме привыкли, что он не выздоровеет, и старались забыть о его болезни. Но сам он забыть не мог. Сначала он надеялся на новые лекарства, больницы, потом стал думать о смерти. Нет, он не пытался наложить на себя руки, просто лежал и думал о ней. Проснувшись среди ночи, женщина слышала кашель отца, его вздохи и безнадёжное: «Всё…» Она замирала под одеялом, потому что жутко было слышать в такую темень слова о смерти, закрывала голову одеялом и старалась поскорее уснуть. В ней было так много молодой силы, что не хотелось думать о чём-то страшном.
… Господи, он же всегда ждал, когда она с работы вернётся. Если он не спал и она спрашивала что-нибудь у него, присев на минутку рядом, он начинал говорить, что ему сегодня было худо так, что думал – сейчас умрёт. Отец говорил о болезни, о смерти, а она после первых же его слов начинала злиться, кричала, чтобы он перестал, и уходила. Потом он замолчал и только смотрел умоляюще, когда она проходила мимо, занятая тем или другим делом.
Нет, она до конца ухаживала за ним, допокоила, никто не мог её упрекнуть ни в чём. Но, когда отца не стало, она долго плакала, оттого что теперь приходила в пустую избу. Никто не ждал её: матери давно не было, дети так и не родились, муж возвращался с работы затемно. Не с кем было и слова сказать, и все дела казались пустячными…
Ведь так мало и было надо-то: выслушать его, слово сказать. Он ничего больше и не просил. А он ведь и её спрашивал: что на работе, с мужем как. Советы давал. Разве жалел её кто-нибудь, кроме него да матери? Господи…
Утирая слёзы, женщина подошла к корзине, опустилась на пол и погладила кота по худому – все позвонки сосчитать можно – хребту: «Маленький… Больно тебе?»
Старый кот умирал. Он не знал этого, ему только казалось странным, что тело его стало будто не своим: когда он пытался встать, ноги дрожали и разъезжались, его качало из стороны в сторону, так что он с трудом добирался до миски с едой, но всё-таки ел, больше по привычке, чем от голода. Зубы его стёрлись от старости, и он долго мусолил сосиску, прежде чем разжевать и проглотить. Время от времени изо рта его на пол текла слюна, и, если на кухне была хозяйка, она морщилась и ворчала: «И убрести-то ты никуда не можешь! Долго я ещё за тобой убирать буду?»
Кот и рад был бы убрести куда-нибудь, но сил на ходьбу хватало только от кресла, где он обычно лежал, до миски с едой. Слезать с кресла было легче, а вот забирался обратно он не с первой попытки. Тело его странно вихлялось из стороны в сторону, да и лапы точно утратили былую цепкость. Хозяйка иногда, поглядев на попытки кота вскарабкаться на место, подходила и поднимала его, приговаривая: «А не стоило бы! Всё кресло в шерсти! Благодать, не сядешь. Помирал бы, старый, скорей!»
Коту сначала казалось, что вот он ещё немного полежит – и к нему вернутся прежние силы.
Совсем недавно, в начале весны, он был полностью здоров и вовсю волочился за кошками. Соперники, молодые коты, помнили ещё, как он гонял их раньше, не подпуская к избранницам. Зная по опыту его силу, они отступали и, завистливо и злобно урча, лишь издали созерцали любовные страсти.
Но в середине весны произошёл перелом. Один из молодых котов начал наглеть. Он шаг за шагом подбирался всё ближе и наконец оказался почти рядом. Старый кот зашипел в его сторону, но тот не убежал прочь, а завёл ответную песню. Они долго выли, сидя друг напротив друга, а потом сцепились, кусаясь и бешено крича.
На шум прибежала хозяйка. Веником она влепила по воющему клубку, из которого остервенело летели по сторонам клочья шерсти. Это отрезвило котов, заставив их вскочить на ноги и застыть в боевой позе, угрожающе помахивая хвостами. Второй удар довершил начатое. Молодой кот убежал, а старый принялся зализывать раны. Он был обескуражен, впервые почувствовав, что противник не слабее его.
Раны, которые в молодости зажили бы на другой день, мучили его в течение двух недель. Болело надкушенное ухо, саднила рана на спине, да и сама спина ныла.
Кот, как-то сразу отступившись от всего, лежал дома, в кресле. По утрам он, несмотря на вешнее тепло, лез на печку – хозяйка топила её, потому что ночи были ещё холодные. Запрыгнуть сразу было теперь ему тяжело, видимо, из-за болевшей спины. Он долго примеривался, прежде чем совершить прыжок, но всё-таки, бывало, что срывался и тяжело падал на пол. Хозяйка ругалась, сметая осыпанную извёстку на совок: «Гуляночки-то всю силу выжали. Остарел, дак сидел бы дома!» Кот, виновато взглянув на неё, брёл обратно к креслу, но, улучив момент, когда хозяйка уходила с кухни, снова пытался запрыгнуть на печь.
В тепле было хорошо больной спине, она быстро отогревалась, и кот засыпал. Во сне он видел себя маленьким котёнком, каким был когда-то, рядом со строгой матерью-кошкой. Она чутко дремала, время от времени поглядывая на него, прыгавшего возле, сквозь щёлки глаз и, если он отбегал далеко, призывно мурлыкала.
…Кот просыпался, вспоминал, что матери уже давно нет, морщился, вздыхал, потом засыпал снова. Хозяйка слышала, как он хрипел и стонал на печи, и говорила мужу: «Одряхлел кот-от. Облез весь, а какой пушистый был. И бродить худо стал. И то пора – тринадцать лет уж ему». Муж молча кивал головой: мысли его были заняты рыбалкой.
Однако в тот раз кот отлежался и окреп. К нему вернулся аппетит, и он каждое утро не мог дождаться, когда хозяин вернётся с реки. Кот ждал его у порога, потом тёрся о ножку стола, на котором чистили рыбу. Если рыбалка была неудачной, хозяин отпихивал его ногой. Если же возвращался с уловом – кидал коту две-три мелких рыбёшки. Кот моментально проглатывал их, не разжёвывая, и просил ещё. Иногда хозяин мог дать и добавку, но чаще кот отходил ни с чем, сопровождаемый словами хозяйки: «Веник щас возьму! Хватит под ногами путаться!»
Кот обиженно отходил в сторону, садился на пол и долго тёр лапой сначала за одним, потом за другим ухом, после чего тянулся к выходу. Оказавшись на свободе, он медленно шествовал мимо старого, как он, Дружка, лежащего на крыльце, по привычке слегка фыркнув в его сторону, брёл по тропинке к огороду, перелезал за изгородь и пропадал в траве, буйно пошедшей в рост ещё до Николина дня.
Молодая влажная зелень, солнечный свет, тёплый весенний ветер – всё это целительно действовало на кота, он забывал о недавних хворях и с удовольствием обходил сад с огородом, добирался до ручья за деревенской околицей, а порой и до лесной опушки. Возвратившись к дому, он часами нежился на крыше старого дровяника, подставляя то один, то другой бок солнечным лучам. Ночи были ещё прохладными, поэтому, когда вечерело, кот спрыгивал на землю и шёл домой.
В конце мая подул резкий ветер, небо затянуло серыми тучами, застояло ненастье. Кот редко выходил из дома, но всё-таки кости его опять заныли от сырости, и он часами лежал на печи, пережидая холода.
Однажды вечером из-за туч выглянуло солнышко, под окном защебетали птицы, и кота неудержимо потянуло на улицу. Крыльцо было усыпано лепестками отцветающей черёмухи. Кот понюхал их, чихнул, потряс головой и двинулся к дровянику – полежать на вольном воздухе. Вскарабкался наверх и остолбенел: на дровянике нежился его молодой соперник. Это была наглость, и за неё следовало наказать…
Но силы были неравны. Отступая от наседавшего на него противника, старый кот не удержался на краю шиферной крыши и упал на доски, лежавшие рядом с дровяником. Он тут же попробовал вскочить и не смог: всё тело его ныло. Кот долго лежал, не смея шелохнуться, потом кое-как поковылял к дому.
Наутро ему стало хуже. Одна из лап распухла, в спине что-то хрустело. Хозяйка хотела прогнать его с кресла, чтобы сесть самой, но он поднял голову и жалобно взглянул на неё. Выражение его глаз что-то напомнило женщине, но она не могла понять, что именно. Однако ей стало не по себе, и она оставила кота в покое.
Около суток кот не мог сдвинуться с места. Потом начал потихоньку ходить, но полностью поправиться уже не сумел. Годы взяли своё.
Хозяйка первое время думала, что кот отлежится, как в прошлый раз, но этого не произошло. Теперь ей приходилось на ночь выносить его на улицу, а если забудет вынести, то и убирать за ним. Так прошло лето.
…Осенью, после первого утренника, запустив озябшего кота в дом, хозяйка сказала мужу: «А ведь надо кота-то прибрать. Как я зимой-то с ним?» Муж хмуро пробурчал что-то в ответ. Ему не хотелось думать об этом.
Днём женщина заметила, что кот оставил у порога тёмную лужицу. Она закричала на него и махнула рукой. Кот шарахнулся, попытался побежать и упал. Хозяйка схватила тряпку в руки, брезгливо подтёрла пол и, повернувшись, хотела хлестнуть кота тряпкой, но её опять остановили его большие умоляющие глаза. Кот, не пытаясь увернуться, смотрел на неё, словно хотел сказать что-то. И снова ей стало не по себе.
Часа через два, когда хозяйка гладила занесённое с улицы бельё – к полудню потеплело, и бельё, прихваченное утренним морозцем, отошло и довеяло, кот сел на кресле, попытался слезть с него и не смог. Женщина, догадавшись, что дело неладно, приподняла кота. В брюхе у него урчало, из-под хвоста текло. От ужаса и отвращения она кинула кота на пол и побежала за тряпками.
– Я тебя выкину! Не буду за тобой дерьмо убирать! Всё лето убирала, хватит. Не помер сам, дак…
Вымыв и обсушив кресло, она нашла корзину и набила её сеном, чтоб положить в неё кота – до вечера, когда вернётся с работы муж. Пусть уносит его, куда хочет, из дому.
Подняв кота с пола, она удивилась лёгкости его тела. «Весь высох, а раньше еле подымала…» Двинула корзину к печи: «Тут лежи, раз держать ничего в себе не можешь!»
Продолжая гладить, она время от времени поглядывала на корзину: «Не вылез бы!» Но кот не делал даже попытки уйти. Он сидел на непривычном месте и ровно, безнадёжно смотрел на хозяйку. Повернувшись к нему в очередной раз, она поймала его взгляд и вдруг поняла, что её тревожило.
Точно так же умоляюще и безнадёжно смотрел отец, всякий раз, когда она проходила мимо его койки. Он болел давно, очень давно, так что она и не помнила его здоровым. Постепенно все в доме привыкли, что он не выздоровеет, и старались забыть о его болезни. Но сам он забыть не мог. Сначала он надеялся на новые лекарства, больницы, потом стал думать о смерти. Нет, он не пытался наложить на себя руки, просто лежал и думал о ней. Проснувшись среди ночи, женщина слышала кашель отца, его вздохи и безнадёжное: «Всё…» Она замирала под одеялом, потому что жутко было слышать в такую темень слова о смерти, закрывала голову одеялом и старалась поскорее уснуть. В ней было так много молодой силы, что не хотелось думать о чём-то страшном.
… Господи, он же всегда ждал, когда она с работы вернётся. Если он не спал и она спрашивала что-нибудь у него, присев на минутку рядом, он начинал говорить, что ему сегодня было худо так, что думал – сейчас умрёт. Отец говорил о болезни, о смерти, а она после первых же его слов начинала злиться, кричала, чтобы он перестал, и уходила. Потом он замолчал и только смотрел умоляюще, когда она проходила мимо, занятая тем или другим делом.
Нет, она до конца ухаживала за ним, допокоила, никто не мог её упрекнуть ни в чём. Но, когда отца не стало, она долго плакала, оттого что теперь приходила в пустую избу. Никто не ждал её: матери давно не было, дети так и не родились, муж возвращался с работы затемно. Не с кем было и слова сказать, и все дела казались пустячными…
Ведь так мало и было надо-то: выслушать его, слово сказать. Он ничего больше и не просил. А он ведь и её спрашивал: что на работе, с мужем как. Советы давал. Разве жалел её кто-нибудь, кроме него да матери? Господи…
Утирая слёзы, женщина подошла к корзине, опустилась на пол и погладила кота по худому – все позвонки сосчитать можно – хребту: «Маленький… Больно тебе?»