О'Генри .

[Белая Хризантема**]

О'Генри

Последний лист

О'ГЕНРИ
ПОСЛЕДНИЙ ЛИСТ
(из сборникa "Горящий светильник" 1907 г.)
В небольшом квaртaле к зaпaду от Вaшингтон-скверa улицы перепутaлись и переломaлись в короткие полоски, именуемые проездaми. Эти проезды обрaзуют стрaнные углы и кривые линии. Однa улицa тaм дaже пересекaет сaмое себя рaзa двa. Некоему художнику удaлось открыть весьмa ценное свойство этой улицы. Предположим, сборщик из мaгaзинa со счетом зa крaски, бумaгу и холст повстречaет тaм сaмого себя, идущего восвояси, не получив ни единого центa по счету!
И вот люди искусствa нaбрели нa своеобрaзный квaртaл Гринич-Виллидж в поискaх окон, выходящих нa север, кровель ХVIII столетия, голлaндских мaнсaрд и дешевой квaртирной плaты. Зaтем они перевезли тудa с Шестой aвеню несколько оловянных кружек и одну-две жaровни и основaли "колонию".
Студия Сью и Джонси помещaлaсь нaверху трехэтaжного кирпичного домa. Джонси - уменьшительное от Джоaнны. Однa приехaлa из штaтa Мэйн, другaя из Кaлифорнии. Они познaкомились зa тaбльдотом одного ресторaнчикa нa Вольмой улице и нaшли, что их взгляды нa искусство, цикорный сaлaт и модные рукaвa вполне совпaдaют. В результaте и возниклa общaя студия.
Это было в мaе. В ноябре неприветливый чужaк, которого докторa именуют Пневмонией, незримо рaзгуливaл по колонии, кaсaясь то одного, то другого своими ледяными пaльцaми. По Восточной стороне этот душегуб шaгaл смело, порaжaя десятки жертв, но здесь, в лaбиринте узких, поросших мохом переулков, он плелся ногa зa нaгу.
Господинa Пневмонию никaк нельзя было нaзвaть гaлaнтным стaрым джентльменом. Миниaтюрнaя девушкa, мaлокровнaя от кaлифорнийских зефиров, едвa ли моглa считaться достойным противником для дюжего стaрого тупицы с крaсными кулaчищaми и одышкой. Однaко он свaлил ее с ног, и Джонси лежaлa неподвижно нa крaшеной железной кровaти, глядя сквозь мелкий переплет голлaндского окнa нa глухую стену соседнего кирпичного домa.
Однaжды утром озaбоченный доктор одним движением космaтых седых бровей вызвaл Сью в коридор.
- У нее один шaнс... ну, скaжем, против десяти, - скaзaл он, стряхивaя ртуть в термометре. - И то, если онa сaмa зaхочет жить. Вся нaшa фaрмaкопея теряет смысл, когдa люди нaчинaют действовaть в интересaх гробовщикa. Вaшa мaленькaя бaрышня решилa, что ей уже не попрaвиться. О чем онa думaет?
- Ей... ей хотелось нaписaть крaскaми Неaполитaнский зaлив.
- Крaскaми? Чепухa! Нет ли у нее нa душе чего-нибудь тaкого, о чем действительно стоило бы думaть, нaпример, мужчины?
- Мужчины? - переспросилa Сью, и ее голос зaзвучaл резко, кaк губнaя гaрмоникa. - Неужели мужчинa стоит... Дa нет, доктор, ничего подобного нет.
- Ну, тогдa онa просто ослaблa, - решил доктор. - Я сделaю все, что буду в силaх сделaть кaк предстaвитель нaуки. Но когдa мой поциент нaчинaет считaть кaреты в своей похоронной процессии, я скидывaю пятьдесят процентов с целебной силы лекaрств. Если вы сумеете добиться, чтобы онa хоть рaз спросилa, кaкого фaсонa рукaвa будут носить этой зимой, я вaм ручaюсь, что у нее будет один шaнс из пяти, вместо одного из десяти.
После того кaк доктор ушел, Сью выбежaлa в мaстерскую и плaкaлa в японскую бумaжную сaлфеточку до тех пор, покa тa не рaзмоклa окончaтельно. Потом онa хрaбро вошлa в комнaту Джонси с чертежной доской, нaсвистывaя рэгтaйм.
Джонси лежaлa, повернувшись лицом к окну, едвa зaметнaя под одеялaми. Сью перестaлa нaсвистывaть, думaя, что Джонси уснулa.
Онa пристроилa доску и нaчaлa рисунок тушью к журнaльному рaсскaзу. Для молодых художников путь в Искусство бывaет вымощен иллюстрaциями к журнaльным рaсскaзaм, которыми молодые aвторы мостят себе путь в Литерaтуру.
Нaбрaсывaя для рaсскaзa фигуру ковбоя из Айдaхо в элегaнтных бриджaх и с моноклем в глaзу, Сью услышaлa тихий шепот, повторившийся несколько рaз. Онa торопливо подошлa к кровaти. Глaзa Джонси были широко открыты. Онa смотрелa в окно и считaлa - считaлa в обрaтном порядке.
- Двенaдцaть, - произнеслa онa, и немного погодя: - одиннaдцaть, - a потом: - "десять" и "девять", a потом: - "восемь" и "семь" - почти одновременно.
Сью посмотрелa в окно. Что тaм было считaть? Был виден только пустой, унылый двор и глухaя стенa кирпичного домa в двaдцaти шaгaх. Стaрый-стaрый плющ с узловaтым, подгнившим у корней стволом зaплел до половины кирпичную стену. Холодное дыхaние осени сорвaло листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись зa осыпaющиеся кирпичи.
- Что тaм тaкое, милaя? - спросилa Сью.
- Шесть, - едвa слышно ответилa Джонси. - Теперь они облетaют горaздо быстрее. Три дня нaзaд их было почти сто. Головa кружилaсь считaть. А теперь это легко. Вот и еще один полетел. Теперь остaлось только пять.
- Чего пять, милaя? Скaжи своей Сьюди.
- ЛистьевЮ Нa плюще. Когдa упaдет последний лист, я умру. Я это знaю уже три дня. Рaзве доктор не скaзaл тебе?
- Первый рaз слышу тaкую глупость! - с великолепным презрением отпaрировaлa Сью. - Кaкое отношение могут иметь листья нa стaром плюще к тому, что ты попрaвишься? А ты еще тaк любилa этот плющ, гaдкaя девочкa! Не будь глупышкой. Дa ведь еще сегодня доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь... позволь, кaк же это он скaзaл?.. что у тебя десять шaнсов против одного. А ведь это не меньше, чем у кaждого из нaс здесь в Нью-Йорке, когдa едешь в трaмвaе или идешь мимо нового домa. Попробуй съесть немножко бульонa и дaй твоей Сьюди зaкончить рисунок, чтобы онa моглa сбыть его редaктору и купить винa для своей больной девочки и свиных котлет для себя.
- Винa тебе покупaть больше не нaдо, - отвечaлa Джонси, пристaльно глядя в окно. - Вот и еще один полетел. Нет, бульонa я не хочу. Знaчит, остaется всего четыре. Я хочу видеть, кaк упaдет последний лист. Тогдa умру и я.
- Джонси, милaя, - скaзaлa Сью, нaклоняясь нaд ней, - обещaешь ты мне не открывaть глaз и не глядеть в окно, покa я не кончу рaботaть? Я должнa сдaть иллюстрaцию зaвтрa. Мне нужен свет, a то я спустилa бы штору.
- Рaзве ты не можешь рисовaть в другой комнaте? - холодно спросилa Джонси.
- Мне бы хотелось посидеть с тобой, - скaзaлa Сью. - А кроме того, я не желaю, чтобы ты гляделa нa эти дурaцкие листья.
- Скaжи мне, когдa кончишь, - зaкрывaя глaзa, произнеслa Джонси, бледнaя и неподвижнaя, кaк поверженнaя стaтуя, - потому что мне хочется видеть, кaк упaдет последний лист. Я устaлa ждaть. Я устaлa думaть. Мне хочется освободиться от всего, что меня держит, - лететь, лететь все ниже и ниже, кaк один из этих бедных, устaлых листьев.

[Белая Хризантема**]

- Постaрaйся уснуть, - скaзaлa Сью. - Мне нaдо позвaть Бермaнa, я хочу писaть с него золотоискaтеля-отшельникa. Я сaмое большее нa минутку. Смотри же, не шевелись, покa я не приду.
Стaрик Бермaн был художник, который жил в нижнем этaже под их студией. Ему было уже зa шестьдесят, и бородa, вся в зaвиткaх, кaк у Моисея Микелaнджело, спускaлaсь у него с головы сaтирa нa тело гномa. В искусстве Бермaн был неудaчником. Он все собирaлся нaписaть шедевр, но дaже и не нaчaл его. Уже несколько лет он не писaл ничего, кроме вывесок, реклaм и тому подобной мaзни рaди кускa хлебa. Он зaрaбaтывaл кое-что, позируя молодым художникaм, которым профессионaлы-нaтурщики окaзывaлись не по кaрмaну. Он пил зaпоем, но все еще говорил о своем будущем шедевре. А в остaльном это был злющий стaрикaшкa, который издевaлся нaд всякой сентиментaльностью и смотрел нa себя, кaк нa сторожевого псa, специaльно пристaвленного для охрaны двух молодых художниц.
Сью зaстaлa Бермaнa, сильно пaхнущего можжевеловыми ягодaми, в его полутемной кaморке нижнего этaжa. В одном углу двaдцaть пять лет стояло нa мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедеврa. Сью рaсскaзaлa стaрику про фaнтaзию Джонси и про свои опaсения нaсчет того, кaк бы онa, легкaя и хрупкaя, кaк лист, не улетелa от них, когдa ослaбнет ее непрочнaя связь с миром. Стaрик Бермaн, чьи крaсные глaдa очень зaметно слезились, рaскричaлся, нaсмехaясь нaд тaкими идиотскими фaнтaзиями.
- Что! - кричaл он. - Возможнa ли тaкaя глупость - умирaть оттого, что листья пaдaют с проклятого плющa! Первый рaз слышу. Нет, не желaю позировaть для вaшего идиотa-отшельникa. Кaк вы позволяете ей зaбивaть голову тaкой чепухой? Ах, беднaя мaленькaя мисс Джонси!
- Онa очень больнa и слaбa, - скaзaлa Сью, - и от лихорaдки ей приходят в голову рaзные болезненные фaнтaзии. Очень хорошо, мистер Бермaн, - если вы не хотите мне позировaть, то и не нaдо. А я все-тaки думaю, что вы противный стaрик... противный стaрый болтунишкa.
- Вот нaстоящaя женщинa! - зaкричaл Бермaн. - Кто скaзaл, что я не хочу позировaть? Идем. Я иду с вaми. Полчaсa я говорю, что хочу позировaть. Боже мой! Здесь совсем не место болеть тaкой хорошей девушке, кaк мисс Джонси. Когдa-нибудь я нaпишу шедевр, и мы все уедем отсюдa. Дa, дa!
Джонси дремaлa, когдa они поднялись нaверх. Сью спустилa штору до сaмого подоконникa и сделaлa Бермaну знaк пройти в другую комнaту. Тaм они подошли к окну и со стрaхом посмотрели нa стaрый плющ. Потом переглянулись, не говоря ни словa. Шел холодный, упорный дождь пополaм со снегом. Бермaн в стaрой синей рубaшке уселся в позе золотоискaтеля-отшельникa нa перевернутый чaйник вместо скaлы.
Нa другое утро Сью, проснувшись после короткого снa, увиделa, что Джонси не сводит тусклых, широко рaскрытых глaз со спущенной зеленой шторы.
- Подними ее, я хочу посмотреть, - шепотом скомaндовaлa Джонси.
Сью устaло повиновaлaсь.
И что же? После проливного дождя и резких порывов ветрa, не унимaвшихся всю ночь, нa кирпичной стене еще виднелся один лист плющa последний! Все еще темнозеленый у стебелькa, но тронутый по зубчaтым крaям желтизной тления и рaспaдa, он хрaбро держaлся нa ветке в двaдцaти футaх нaд землей.
- Это последний, - скaзaлa Джонси. - Я думaлa, что он непременно упaдет ночью. Я слышaлa ветер. Он упaдет сегодня, тогдa умру и я.
- Дa бог с тобой! - скaзaлa Сью, склоняясь устaлой головой к подушке. - Подумaй хоть обо мне, если не хочешь думaть о себе! Что будет со мной?
Но Джонси не отвечaлa. Душa, готовясь отпрaвиться в тaинственный, дaлекий путь, стaновится чуждой всему нa свете. Болезненнaя фaнтaзия зaвлaдевaлa Джонси все сильнее, по мере того кaк однa зa другой рвaлись все нити, связывaвшие ее с жизнью и людьми.
День прошел, и дaже в сумерки они видели, что одинокий лист плющa держится нa своем стебельке нa фоне кирпичной стены. А потом, с нaступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно стучaл в окнa, скaтывaясь с низкой голлaндской кровли.
Кaк только рaссвело, беспощaднaя Джонси велелa сновa поднять штору.
Лист плющa все еще остaвaлся нa месте.
Джонси долго лежaлa, глядя нa него. Потом позвaлa Сью, которaя рaзогревaлa для нее куриный бульон нa гaзовой горелке.
- Я былa скверной девчонкой, Сьюди, - скaзaлa Джонси. - Должно быть, этот последний лист остaлся нa ветке для того, чтобы покaзaть мне, кaкaя я былa гaдкaя. Грешно желaть себе смерти. Теперь ты можешь дaть мне немного бульонa, a потом молокa с портвейном... Хотя нет: принеси мне снaчaлa зеркaльце, a потом обложи меня подушкaми, и я буду сидеть и смотреть, кaк ты стряпaешь.
Чaсом позже онa скaзaлa:
- Сьюди, нaдеюсь когдa-нибудь нaписaть крaскaми Неaполитaнский зaлив.
Днем пришел доктор, и Сью под кaким-то предлогом вышлa зa ним в прихожую.
- Шaнсы рaвные, - скaзaл доктор, пожимaя худенькую, дрожaщую руку Сью. - При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я должен нaвестить еще одного больного, внизу. Его фaмилия Бермaн. Кaжется, он художник. Тоже воспaление легких. Он уже стaрик и очень слaб, a формa болезни тяжелaя. Нaдежды нет никaкой, но сегодня его отпрaвят в больницу, тaм ему будет покойнее.
Нa другой день доктор скaзaл Сью:
- Онa вне опaсности. Вы победили. Теперь питaние и уход - и больше ничего не нужно.
В тот же вечер Сью подошлa к кровaти, где лежaлa Джонси, с удовольствием довязывaя яркосиний, совершенно бесполезный шaрф, и обнялa ее одной рукой - вместе с подушкой.
- Мне нaдо кое-что скaзaть тебе, белaя мышкa, - нaчaлa онa. - Мистер Бермaн умер сегодня в больнице от воспaления легких. Он болел всего только двa дня. Утром первого дня швейцaр нaшел бедного стaрикa нa полу в его комнaте. Он был без сознaния. Бaшмaки и вся его одеждa промокли нaсквозь и были холодны, кaк лед. Никто не мог понять, кудa он выходил в тaкую ужaсную ночь. Потом нaшли фонaрь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с местa, несколько брошенных кистей и пaлитру с желтой и зеленой крaскaми. Посмотри в окно, дорогaя, нa последний лист плющa. Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветрa? Дa, милaя, это и есть шедевр Бермaнa - он нaписaл его в ту ночь, когдa слетел последний лист.
~ 2 ~

[Белая Хризантема**]

Дары волхвов. О. ГенриОпубликовал Hunter (http://smartfiction.ru/prose/author/hunter/) | 22.01.2010
Один доллар восемьдесят семь центов. Это было все. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра Рождество.
Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причём вздохи преобладают.
Пока хозяйка дома проходит все эти стадии, оглядим самый дом. Меблированная квартирка за восемь долларов в неделю. В обстановке не то чтобы вопиющая нищета, но скорее красноречиво молчащая бедность. Внизу, на парадной двери, ящик для писем, в щель которого не протиснулось бы ни одно письмо, и кнопка электрического звонка, из которой ни одному смертному не удалось бы выдавить ни звука. К сему присовокуплялась карточка с надписью: «М-р Джеймс Диллингем Юнг». «Диллингем» развернулось во всю длину в недавний период благосостояния, когда обладатель указанного имени получал тридцать долларов в неделю. Теперь, после того как этот доход понизился до двадцати долларов, буквы в слове «Диллингем» потускнели, словно не на шутку задумавшись: а не сократиться ли им в скромное и непритязательное «Д»? Но когда мистер Джеймс Диллингем Юнг приходил домой и поднимался к себе на верхний этаж, его неизменно встречал возглас: «Джим!» и нежные объятия миссис Джеймс Диллингем Юнг, уже представленной вам под именем Деллы. А это, право же, очень мило.

Делла кончила плакать и прошлась пуховкой по щекам. Она теперь стояла у окна и уныло глядела на серую кошку, прогуливавшуюся по серому забору вдоль серого двора. Завтра Рождество, а у нее только один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Долгие месяцы она выгадывала буквально каждый цент, и вот все, чего она достигла. На двадцать долларов в неделю далеко не уедешь. Расходы оказались больше, чем она рассчитывала. С расходами всегда так бывает. Только доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Ее Джиму! Сколько радостных часов она провела, придумывая, что бы такое ему подарить к Рождеству. Что-нибудь совсем особенное, редкостное, драгоценное, что-нибудь, хоть чуть-чуть достойное высокой чести принадлежать Джиму.
В простенке между окнами стояло трюмо. Вам никогда не приходилось смотреться в трюмо восьмидолларовой меблированной квартиры? Очень худой и очень подвижной человек может, наблюдая последовательную смену отражений в его узких створках, составить себе довольно точное представление о собственной внешности. Делле, которая была хрупкого сложения, удалось овладеть этим искусством.
Она вдруг отскочила от окна и бросилась к зеркалу. Глаза ее сверкали, но с лица за двадцать секунд сбежали краски. Быстрым движением она вытащила шпильки и распустила волосы.
Надо вам сказать, что у четы Джеймс Диллингем Юнг было два сокровища, составлявших предмет их гордости. Одно — золотые часы Джима, принадлежавшие его отцу и деду, другое — волосы Деллы. Если бы царица Савская проживала в доме напротив, Делла, помыв голову, непременно просушивала бы у окна распущенные волосы — специально для того, чтобы заставить померкнуть все наряди и украшения ее величества. Если бы царь Соломон служил в том же доме швейцаром и хранил в подвале все свои богатства, Джим, проходя мимо; всякий раз доставал бы часы из кармана — специально для того, чтобы увидеть, как он рвет на себе бороду от зависти.
И вот прекрасные волосы Деллы рассыпались, блестя и переливаясь, точно струи каштанового водопада. Они спускались ниже колен и плащом окутывали почти всю ее фигуру. Но она тотчас же, нервничая и торопясь, принялась снова подбирать их. Потом, словно заколебавшись, с минуту стояла неподвижно, и две или три слезинки упали на ветхий красный ковёр.
Старенький коричневый жакет на плечи, старенькую коричневую шляпку на голову — и, взметнув юбками, сверкнув невысохшими блёстками в глазах, она уже мчалась вниз, на улицу.
Вывеска, у которой она остановилась, гласила: «M-me Sophronie. Всевозможные изделия из волос». Делла взбежала на второй этаж и остановилась, с трудом переводя дух.
— Не купите ли вы мои волосы? — спросила она у мадам.
— Я покупаю волосы, — ответила мадам. — Снимите шляпу, надо посмотреть товар.
Снова заструился каштановый водопад.
— Двадцать долларов, — сказала мадам, привычно взвешивая на руке густую массу.
— Давайте скорее, — сказала Делла.
Следующие два часа пролетели на розовых крыльях — прошу прощенья за избитую метафору. Делла рыскала по магазинам в поисках подарка для Джима.
Наконец, она нашла. Без сомнения, что было создано для Джима, и только для него. Ничего подобного не нашлось в других магазинах, а уж она все в них перевернула вверх дном, Это была платиновая цепочка для карманных часов, простого и строгого рисунка, пленявшая истинными своими качествами, а не показным блеском, — такими и должны быть все хорошие вещи. Её, пожалуй, даже можно было признать достойной часов. Как только Делла увидела её, она поняла, что цепочка должна принадлежать Джиму. Она была такая же, как сам Джим. Скромность и достоинство — эти качества отличали обоих. Двадцать один доллар пришлось уплатить в кассу, и Делла поспешила домой с восьмьюдесятью семью центами в кармане. При такой цепочке Джиму в любом обществе не зазорно будет поинтересоваться, который час. Как ни великолепны были его часы, а смотрел он на них часто украдкой, потому что они висели на дрянном кожаном ремешке.
Дома оживление Деллы поулеглось и уступило место предусмотрительности и расчету. Она достала щипцы для завивки, зажгла газ и принялась исправлять разрушения, причинённые великодушием в сочетании с любовью. А это всегда тягчайший труд, друзья мои, исполинский труд.
Не прошло и сорока минут, как ее голова покрылась крутыми мелкими локончиками, которые сделали ее удивительно похожей на мальчишку, удравшего с уроков. Она посмотрела на себя в зеркало долгим, внимательным и критическим взглядом.
«Ну, — сказала она себе, — если Джим не убьет меня сразу, как только взглянет, он решит, что я похожа на хористку с Кони-Айленда. Но что же мне было делать, ах, что же мне было делать, раз у меня был только доллар и восемьдесят семь центов!»
В семь часов кофе был сварен, и раскаленная сковорода стояла на газовой плите, дожидаясь бараньих котлеток
Джим никогда не запаздывал. Делла зажала платиновую цепочку в руке и уселась на краешек стола поближе к входной двери. Вскоре она услышала его шаги внизу на лестнице и на мгновение побледнела. У нее была привычка обращаться к богу с коротенькими молитвами по поводу всяких житейских мелочей, и она торопливо зашептала:
— Господи, сделай так, чтобы я ему не разонравилась.
Дверь отворилась, Джим вошёл и закрыл ее за собой. У него было худое, озабоченное лицо. Нелёгкое дело в двадцать два года быть обременённым семьёй! Ему уже давно нужно было новое пальто, и руки мёрзли без перчаток.
Джим неподвижно замер у дверей, точно сеттера учуявший перепела. Его глаза остановились на Делле с выражением, которого она не могла понять, и ей стало Страшно. Это не был ни гнев, ни удивление, ни упрек, ни ужас — ни одно из тех чувств, которых можно было бы ожидать. Он просто смотрел на нее, не отрывая взгляда, и лицо его не меняло своего странного выражения.
Делла соскочила со стола и бросилась к нему.
— Джим, милый, — закричала она, — не смотри на меня так. Я остригла волосы и продала их, потому что я не пережила бы, если б мне нечего было подарить тебе к Рождеству. Они опять отрастут. Ты ведь не сердишься, правда? Я не могла иначе. У меня очень быстро растут волосы. Ну, поздравь меня с Рождеством, Джим, и давай радоваться празднику. Если б ты знал, какой я тебе подарок приготовила, какой замечательный, чудесный подарок!
— Ты остригла волосы? — спросил Джим с напряжением, как будто, несмотря на усиленную работу мозга, он все ещё не мог осознать этот факт.
— Да, остригла и продала, — сказала Делла. — Но ведь ты меня все равно будешь любить? Я ведь все та же, хоть и с короткими волосами.
Джим недоуменно оглядел комнату.
— Так, значит, твоих кос уже нет? — спросил он с бессмысленной настойчивостью.
— Не ищи, ты их не найдешь, — сказала Делла. — Я же тебе говорю: я их продала — остригла и продала. Сегодня сочельник, Джим. Будь со мной поласковее, потому что я это сделала для тебя. Может быть, волосы на моей голове и можно пересчитать, — продолжала она, и ее нежный голос вдруг зазвучал серьёзно, — но никто, никто не мог бы измерить мою любовь к тебе! Жарить котлеты, Джим?
И Джим вышел из оцепенения. Он заключил свою Деллу в объятия. Будем скромны и на несколько секунд займёмся рассмотрением какого-нибудь постороннего предмета. Что больше — восемь долларов в неделю или миллион в год? Математик или мудрец дадут вам неправильный ответ. Волхвы принесли драгоценные дары, но среди них не было одного. Впрочем, эти туманные намёки будут разъяснены далее.
Джим достал из кармана пальто свёрток и бросил его на стол.
— Не пойми меня ложно, Делл, — сказал он. — Никакая причёска и стрижка не могут заставить меня разлюбить мою девочку. Но разверни этот свёрток, и тогда ты поймешь, почему я в первую минуту немножко оторопел.
Белые проворные пальчики рванули бечёвку и бумагу. Последовал крик восторга, тотчас же — увы! — чисто по-женски сменившийся потоком слез и стонов, так что потребовалось немедленно применить все успокоительные средства, имевшиеся в распоряжении хозяина дома.
Ибо на столе лежали гребни, тот самый набор гребней — один задний и два боковых, — которым Делла давно уже благоговейно любовалась в одной витрине Бродвея. Чудесные гребни, настоящие черепаховые, с вделанными в края блестящими камешками, и как раз под цвет ее каштановых волос. Они стоили дорого — Делла знала это, — и сердце ее долго изнывало и томилось от несбыточного желания обладать ими. И вот теперь они принадлежали ей, но нет уже прекрасных кос, которые украсил бы их вожделенный блеск.
Все же она прижала гребни к груди и, когда, наконец, нашла в себе силы поднять голову и улыбнуться сквозь слезы, сказала:
— У меня очень быстро растут волосы, Джим!
Тут она вдруг подскочила, как ошпаренный котёнок, и воскликнула:
— Ах, Боже мой!
Ведь Джим ещё не видел ее замечательного подарка. Она поспешно протянула ему цепочку на раскрытой ладони. Матовый драгоценный металл, казалось, заиграл в лучах ее бурной и искренней радости.
— Разве не прелесть, Джим? Я весь город обегала, покуда нашла это. Теперь можешь хоть сто раз в день смотреть, который час. Дай-ка мне часы. Я хочу посмотреть, как это будет выглядеть все вместе.
Но Джим, вместо того чтобы послушаться, лёг на кушетку, подложил обе руки под голову и улыбнулся.
— Делл, — сказал он, — придётся нам пока спрятать наши подарки, пусть полежат немножко. Они для нас сейчас слишком хороши. Часы я продал, чтобы купить тебе гребни. А теперь, пожалуй, самое время жарить котлеты.
Волхвы, те, что принесли дары младенцу в яслях, были, как известно, мудрые, удивительно мудрые люди. Они-то и завели моду делать рождественские подарки. И так как они были мудры, то и дары их были мудры, может быть, даже с оговоренным правом обмена в случае непригодности. А я тут рассказал вам ничем не примечательную историю про двух глупых детей из восьмидолларовой квартирки, которые самым немудрым образом пожертвовали друг для друга своими величайшими сокровищами. Но да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими. Из всех, кто подносит и принимает дары, истинно мудры лишь подобные им. Везде и всюду. Они и есть волхвы.

Рассказ предложила наша читательница Татьяна.

[Пyмяyx**]

Люблю О Генри

[Белая Хризантема**]

Мудрые и добрые рассказы !
И я люблю О Генри и частенько перечитываю его рассказы.

[Белая Хризантема**]

О'Генри - "Персики"

Медовый месяц был в разгаре. Квартирку украшал новый ковер самого яркого красного цвета, портьеры с фестонами и полдюжины глиняных пивных кружек с оловянными крышками, расставленные в столовой на выступе деревянной панели. Молодым все еще казалось, что они парят в небесах. Ни он, ни она никогда не видали, "как примула желтеет в траве у ручейка"; но если бы подобное зрелище представилось их глазам в указанный период времени, они бесспорно усмотрели бы в нем - ну, все то, что, по мнению поэта, полагается усмотреть в цветущей примуле настоящему человеку.
Новобрачная сидела в качалке, а ее ноги опирались на земной шар. Она утопала в розовых мечтах и в шелку того же оттенка. Ее занимала мысль о том, что говорят по поводу ее свадьбы с Малышом Мак-Гарри в Гренландии, Белуджистане и на острове Тасмания. Впрочем, особого значения это не имело. От Лондона до созвездия Южного Креста не нашлось бы боксера полусреднего веса, способного продержаться четыре часа - да что часа! четыре раунда - против Малыша Мак-Гарри. И вот уже три недели, как он принадлежит ей; и достаточно прикосновения ее мизинца, чтобы заставить покачнуться того, против кого бессильны кулаки прославленных чемпионов ринга.
Когда любим мы сами, слово "любовь" - синоним самопожертвования и отречения. Когда любят соседи, живущие за стеной, это слово означает самомнение и нахальство.
Новобрачная скрестила свои ножки в туфельках и задумчиво поглядела на потолок, расписанный купидонами.
- Милый, - произнесла она с видом Клеопатры, высказывающей Антонию пожелание, чтобы Рим был поставлен ей на дом в оригинальной упаковке. - Милый, я, пожалуй, съела бы персик.
Малыш Мак-Гарри встал и надел пальто и шляпу. Он был серьезен, строен, сентиментален и сметлив.
- Ну что ж, - сказал он так хладнокровно, как будто речь шла всего лишь о подписании условий матча с чемпионом Англии. - Сейчас пойду принесу.
- Только ты недолго, - сказала новобрачная. - А то я соскучусь без своего гадкого мальчика. И смотри, выбери хороший, спелый.
После длительного прощанья, не менее бурного, чем если бы Малышу предстояло чреватое опасностями путешествие в дальние страны, он вышел на улицу.
Тут он призадумался, и не без оснований, так как дело происходило ранней весной и казалось мало вероятным, чтобы где-нибудь в промозглой сырости улиц и в холоде лавок удалось обрести вожделенный сладостный дар золотистой зрелости лета.
Дойдя до угла, где помещалась палатка итальянца, торгующего фруктами, он остановился и окинул презрительным взглядом горы завернутых в папиросную бумагу апельсинов, глянцевитых, румяных яблок и бледных, истосковавшихся по солнцу бананов.
- Персики есть? - обратился он к соотечественнику Данте, влюбленнейшего из влюбленных.
- Нет персиков, синьор, - вздохнул торговец. - Будут разве только через месяц. Сейчас не сезон. Вот апельсины есть хорошие. Возьмете апельсины?
Малыш не удостоил его ответом и продолжал поиски... Он направился к своему давнишнему другу и поклоннику, Джастесу О'Кэллэхэну, содержателю предприятия, которое соединяло в себе дешевый ресторанчик, ночное кафе и кегельбан. О'Кэллэхэн оказался на месте. Он расхаживал по ресторану и наводил порядок.
- Срочное дело, Кэл, - сказал ему Малыш. - Моей старушке взбрело на ум полакомиться персиком. Так что если у тебя есть хоть один персик, давай его скорей сюда. А если они у тебя водятся во множественном числе, давай несколько - пригодятся.
- Весь мой дом к твоим услугам, - отвечал О'Кэллэхэн. - Но только персиков ты в нем не найдешь. Сейчас не сезон. Даже на Бродвее и то, пожалуй, недостать персиков в эту пору года. Жаль мне тебя. Ведь если у женщины на что-нибудь разгорелся аппетит, так ей подавай именно это, а не другое. Да и час поздний, все лучшие фруктовые магазины уже закрыты. Но, может быть, твоя хозяйка помирится на апельсине? Я как раз получил ящик отборных апельсинов, так что если...
- Нет, Кэл, спасибо. По условиям матча требуются персики, и замена не допускается. Пойду искать дальше.
Время близилось к полуночи, когда Малыш вышел на одну из западных авеню. Большинство магазинов уже закрылось, а в тех, которые еще были открыты, его чуть ли не на смех поднимали, как только он заговаривал о персиках.
Но где-то там, за высокими стенами, сидела новобрачная и доверчиво дожидалась заморского гостинца. Так неужели же чемпион в полусреднем весе не раздобудет ей персика? Неужели он не сумеет перешагнуть через преграды сезонов, климатов и календарей, чтобы порадовать свою любимую сочным желтым или розовым плодом?
Впереди показалась освещенная витрина, переливавшаяся всеми красками земного изобилия. Но не успел Малыш заприметить ее, как свет погас. Он помчался во весь дух и настиг фруктовщика в ту минуту, когда тот запирал дверь лавки.
- Персики есть? - спросил он решительно.
- Что вы, сэр! Недели через две-три, не раньше. Сейчас вы их во всем городе не найдете. Если где-нибудь и есть несколько штук, так только тепличные, и то не берусь сказать, где именно. Разве что в одном из самых дорогих отелей, где люди не знают, куда девать деньги. А вот, если угодно, могу предложить превосходные апельсины, только сегодня пароходом доставлена партия.
Дойдя до ближайшего угла, Малыш с минуту постоял в раздумье, потом решительно свернул в темный переулок и направился к дому с зелеными фонарями у крыльца.
- Что, капитан здесь? - спросил он у дежурного полицейского сержанта.
Но в это время сам капитан вынырнул из-за спины дежурного. Он был в штатском и имел вид чрезвычайно занятого человека.
- Здорово, Малыш! - приветствовал он боксера. - А я думал, вы совершаете свадебное путешествие.
- Вчера вернулся. Теперь я вполне оседлый гражданин города Нью-Йорка. Пожалуй, даже займусь муниципальной деятельностью. Скажите-ка мне, капитан, хотели бы вы сегодня ночью накрыть заведение Денвера Дика?
- Хватились! - сказал капитан, покручивая ус. - Денвера прихлопнули еще два месяца назад.
- Правильно, - согласился Малыш. - Два месяца назад Рафферти выкурил его с Сорок третьей улицы. А теперь он обосновался в вашем околотке, и игра у него идет крупней, чем когда-либо. У меня с Денвером свои счеты. Хотите, проведу вас к нему?
- В моем околотке? - зарычал капитан. - Вы в этом уверены, Малыш? Если так, сочту за большую услугу с вашей стороны. А вам что, известен пароль? Как мы попадем туда?
- Взломав дверь, - сказал Малыш. - Ее еще не успели оковать железом. Возьмите с собой человек десять. Нет, мне туда вход закрыт. Денвер пытался меня прикончить. Он думает, что это я выдал его в прошлый раз. Но, между прочим, он ошибается. Однако поторопитесь, капитан. Мне нужно пораньше вернуться домой.
И десяти минут не прошло, как капитан и двенадцать его подчиненных, следуя за своим проводником, уже входили в подъезд темного и вполне благопристойного с виду здания, где в дневное время вершили свои дела с десяток солидных фирм.
- Третий этаж, в конце коридора, - негромко сказал Малыш. - Я пойду вперед.
Двое дюжих молодцов, вооруженных топорами, встали у двери, которую он им указал.
- Там как будто все тихо, - с сомнением в голосе произнес капитан. - Вы уверены, что не ошиблись, Малыш?
- Ломайте дверь, - вместо ответа скомандовал Малыш. - Если я ошибся, я отвечаю.
Топоры с треском врезались в незащищенную дверь. Через проломы хлынул яркий свет. Дверь рухнула, и участники облавы, с револьверами наготове, ворвались в помещение.
Просторная зала была обставлена с крикливой роскошью, отвечавшей вкусам хозяина, уроженца Запада. За несколькими столами шла игра. С полсотни завсегдатаев, находившихся в зале, бросились к выходу, желая любой ценой ускользнуть из рук полиции. Заработали полицейские дубинки. Однако большинству игроков удалось уйти.
Случилось так, что в эту ночь Денвер Дик удостоил притон своим личным присутствием. Он и кинулся первым на непрошенных гостей, рассчитывая, что численный перевес позволит сразу смять участников облавы. Но с той минуты, как он увидел среди них Малыша, он уже не думал больше ни о ком и ни о чем. Большой и грузный, как настоящий тяжеловес, он с восторгом навалился на своего более хрупкого врага, и оба, сцепившись, покатились по лестнице вниз. Только на площадке второго этажа, когда они, наконец, расцепились и встали на ноги, Малыш смог пустить в ход свое профессиональное мастерство, остававшееся без применения, пока его стискивал в яростном объятии любитель сильных ощущений весом в двести фунтов, которому грозила потеря имущества стоимостью в двадцать тысяч долларов.
Уложив своего противника. Малыш бросился наверх и, пробежав через игорную залу, очутился в комнате поменьше, отделенной от залы аркой.
Здесь стоял длинный стол, уставленный ценным фарфором и серебром и ломившийся от дорогих и изысканных яств, к которым, как принято считать, питают пристрастие рыцари удачи. В убранстве стола тоже сказывался широкий размах и экзотические вкусы джентльмена, приходившегося тезкой столице одного из западных штатов.
Из-под свисающей до полу белоснежной скатерти торчал лакированный штиблет сорок пятого размера. Малыш ухватился за него и извлек на свет божий негра-официанта во фраке и белом галстуке.
- Встань! - скомандовал Малыш. - Ты состоишь при этой кормушке?
- Да, сэр, я состоял. - Неужели нас опять сцапали, сэр?
- Похоже на то. Теперь отвечай: есть у тебя тут персики? Если нет, то, значит, я получил нокаут.
- У меня было три дюжины персиков, сэр, когда началась игра, но боюсь, что джентльмены съели все до одного Может быть, вам угодно скушать хороший, сочный апельсин, сэр?
- Переверни все вверх дном, - строго приказал Малыш, - но чтобы у меня были персики. И пошевеливайся, не то дело кончится плохо. Если еще кто-нибудь сегодня заговорит со мной об апельсинах, я из него дух вышибу.
Тщательный обыск на столе, отягощенном дорогостоящими щедротами Денвера Дика, помог обнаружить один-единственный персик, случайно пощаженный эпикурейскими челюстями любителей азарта. Он тут же был водворен в карман Малыша, и наш неутомимый фуражир пустился со своей добычей в обратный путь. Выйдя на улицу, он даже не взглянул в ту сторону, где люди капитана вталкивали своих пленников в полицейский фургон, и быстро зашагал по направлению к дому.
Легко было теперь у него на душе. Так рыцари Круглого Стола возвращались в Камелот, испытав много опасностей и совершив немало подвигов во славу своих прекрасных дам. Подобно им, Малыш получил приказание от своей дамы и сумел его выполнить. Правда, дело касалось всего только персика, но разве не подвигом было раздобыть среди ночи этот персик в городе, еще скованном февральскими снегами? Она попросила персик; она была его женой; и вот персик лежит у него в кармане, согретый ладонью, которою он придерживал его из страха, как бы не выронить и не потерять.
По дороге Малыш зашел в ночную аптеку и сказал хозяину, вопросительно уставившемуся на него сквозь очки:
- Послушайте, любезнейший, я хочу, чтобы вы проверили мои ребра, все ли они целы. У меня вышла маленькая размолвка с приятелем, и мне пришлось сосчитать ступени на одном или двух этажах.
Аптекарь внимательно осмотрел его.
- Ребра все целы, - гласило вынесенное им заключение. - Но вот здесь имеется кровоподтек, судя по которому можно предположить, что вы свалились с небоскреба "Утюг", и не один раз, а по меньшей мере дважды.
- Не имеет значения, - сказал Малыш. - Я только попрошу у вас платяную щетку.
В уютном свете лампы под розовым абажуром сидела новобрачная и ждала. Нет, не перевелись еще чудеса на белом свете. Ведь вот одно лишь словечко о том, что ей чего-то хочется - пусть это будет самый пустяк: цветочек, гранат или - ах да, персик, - и ее супруг отважно пускается в ночь, в широкий мир, который не в силах против него устоять, и ее желание исполняется.
И в самом деле - вот он склонился над ее креслом и вкладывает ей в руку персик.
- Гадкий мальчик! - влюбленно проворковала она. - Разве я просила персик? Я бы гораздо охотнее съела апельсин.
Благословенна будь, новобрачная!

http://vikhome.narod.ru/bibl/genry/samline.gif

[Белая Хризантема**]

О'Генри (http://www.serann.ru/node/1493)


Фараон и хорал


Сопи заерзал на своей скамейке в Мэдисон-сквере. Когда стаи диких гусей тянутся по ночам высоко в небе, когда женщины, не имеющие котиковых манто, становятся ласковыми к своим мужьям, когда Сопи начинает ерзать на своей скамейке в парке, это значит, что зима на носу.
Желтый лист упал на колени Сопи. То была визитная карточка Деда Мороза; этот старик добр к постоянным обитателям Мэдисон-сквера и честно предупреждает их о своем близком приходе. На перекрестке четырех улиц он вручает свои карточки Северному ветру, швейцару гостиницы «Под открытым небом», чтобы постояльцы ее приготовились.
Сопи понял, что для него настал час учредить в собственном лице комитет для изыскания средств и путей к защите своей особы от надвигавшегося холода. Поэтому он заерзал на своей скамейке.
Зимние планы Сопи не были особенно честолюбивы. Он не мечтал ни о небе юга, ни о поездке на яхте по Средиземному морю со стоянкой в Неаполитанском заливе. Трех месяцев заключения на Острове — вот чего жаждала его душа. Три месяца верного крова и обеспеченной еды, в приятной компании, вдали от посягательства Борея и фараонов — для Сопи это был поистине предел желаний.
Уже несколько лет гостеприимная тюрьма на Острове служила ему зимней квартирой. Как его более счастливые сограждане покупали себе билеты во Флориду или на Ривьеру, так и Сопи делал несложные приготовления к ежегодному паломничеству на Остров. И теперь время для этого наступило.
Прошлой ночью три воскресных газеты, которые он умело распределил — одну под пиджак, другой обернул ноги, третьей закутал колени, не защитили его от холода: он провел на своей скамейке у фонтана очень беспокойную ночь, так что Остров рисовался ему желанным и вполне своевременным, приютом. Сопи презирал заботы, расточаемые городской бедноте во имя милосердия. По его мнению, закон был милостивее, чем филантропия. В городе имелась тьма общественных и частных благотворительных заведений, где он мог бы получить кров и пищу, соответствовавшие его скромным запросам. Но для гордого духа Сопи дары благотворительности были тягостны. За всякое благодеяние, полученное из рук филантропов, надо было платить если не деньгами, то унижением. Как у Цезаря был Брут, так и здесь каждая благотворительная койка была сопряжена с обязательной ванной, а каждый ломоть хлеба отравлен бесцеремонным залезанием в душу. Не лучше ли быть постояльцем тюрьмы? Там, конечно, все делается по строго установленным правилам, но зато никто не суется в личные дела джентльмена.
Решив, таким образом, отбыть на зимний сезон на Остров, Сопи немедленно приступил к осуществлению своего плана. В тюрьму вело много легких путей. Самая приятная дорога туда пролегала через ресторан. Вы заказываете себе в хорошем ресторане роскошный обед, наедаетесь до отвала и затем объявляете себя несостоятельным. Вас без всякого скандала передают в руки полисмена. Сговорчивый судья довершает доброе дело.
Сопи встал и, выйдя из парка, пошел по асфальтовому морю, которое образует слияние Бродвея и Пятой авеню. Здесь он остановился у залитого огнями кафе, где по вечерам сосредоточивается все лучшее, что может дать виноградная лоза, шелковичный червь и протоплазма.
Сопи верил в себя — от нижней пуговицы жилета и дальше вверх. Он был чисто выбрит, пиджак на нем был приличный, а красивый черный галстук бабочкой ему подарила в День Благодарения *1 (http://www.serann.ru/text/faraon-i-khoral-9332#t1) дама-миссионерша. Если бы ему удалось незаметно добраться до столика, успех был бы обеспечен. Та часть его существа, которая будет возвышаться над столом, не вызовет у официанта никаких подозрений. Жареная утка, думал Сопи, и к ней бутылка шабли. Затем сыр, чашечка черного кофе и сигара. Сигара за доллар будет в самый раз. Счет будет не так велик, чтобы побудить администрацию кафе к особо жестоким актам мщения, а он, закусив таким манером, с приятностью начнет путешествие в свое зимнее убежище.
Но как только Сопи переступил порог ресторана, наметанный глаз метрдотеля сразу же приметил его потертые штаны и стоптанные ботинки. Сильные, ловкие руки быстро повернули его и бесшумно выставили на тротуар, избавив, таким образом, утку от уготованной ей печальной судьбы.
Сопи свернул с Бродвея. По-видимому, его путь на Остров не будет усеян розами. Что делать! Надо придумать другой способ проникнуть в рай.
На углу Шестой авеню внимание прохожих привлекали яркие огни витрины с искусно разложенными товарами. Сопи схватил булыжник и бросил его в стекло. Из-за угла начал сбегаться народ, впереди всех мчался полисмен. Сопи стоял, заложив руки в карманы, и улыбался навстречу блестящим медным пуговицам.
— Кто это сделал? — живо осведомился полисмен.
— А вы не думаете, что тут замешан я? — спросил Сопи, не без сарказма, но дружелюбно, как человек, приветствующий великую удачу.
Полисмен не пожелал принять Сопи даже как гипотезу. Люди, разбивающие камнями витрины магазинов, не ведут переговоров с представителями закона. Они берут ноги в руки. Полисмен увидел за полквартала человека, бежавшего вдогонку за трамваем. Он поднял свою дубинку и помчался за ним. Сопи с омерзением в душе побрел дальше… Вторая неудача.
На противоположной стороне улицы находился ресторан без особых претензий. Он был рассчитан на большие аппетиты и тощие кошельки. Посуда и воздух в нем были тяжелые, скатерти и супы — жиденькие. В этот храм желудка Сопи беспрепятственно провел свои предосудительные сапоги и красноречивые брюки. Он сел за столик и поглотил бифштекс, порцию оладий, несколько пончиков и кусок пирога. А затем поведал ресторанному слуге, что он, Сопи, и самая мелкая никелевая монета не имеют между собой ничего общего.
— Ну, а теперь, — сказал Сопи, — живее! Позовите фараона. Будьте любезны, пошевеливайтесь: не заставляйте джентльмена ждать.
— Обойдешься без фараонов! — сказал официант голосом мягким, как сдобная булочка, и весело сверкнул глазами, похожими на вишенки в коктейле. — Эй, Кон, подсоби!
Два официанта аккуратно уложили Сопи левым ухом на бесчувственный тротуар. Он поднялся, сустав за суставом, как складная плотничья линейка, и счистил пыль с платья. Арест стал казаться ему радужной мечтой, Остров — далеким миражем. Полисмен, стоявший за два дома, у аптеки, засмеялся и дошел дальше.
Пять кварталов миновал Сопи, прежде чем набрался мужества, чтобы снова попытать счастья. На сей раз ему представился случай прямо-таки великолепный. Молодая женщина, скромно и мило одетая, стояла перед окном магазина и с живым интересом рассматривала тазики для бритья и чернильницы, а в двух шагах от нее, опершись о пожарный кран, красовался здоровенный, сурового вида полисмен.
Сопи решил сыграть роль презренного и всеми ненавидимого уличного ловеласа. Приличная внешность намеченной жертвы и близость внушительного фараона давали ему твердое основание надеяться, что скоро он ощутит увесистую руку полиции на своем плече и зима на уютном островке будет ему обеспечена.
Сопи поправил галстук — подарок дамы-миссионерши, вытащил на свет божий свои непослушные манжеты, лихо сдвинул шляпу набекрень и направился прямо к молодой женщине. Он игриво подмигнул ей, крякнул, улыбнулся, откашлялся, словом — нагло пустил в ход все классические приемы уличного приставалы. Уголком глаза Сопи видел, что полисмен пристально наблюдает за ним. Молодая женщина отошла на несколько шагов и опять предалась созерцанию тазиков для бритья. Сопи пошел за ней следом, нахально стал рядом с ней, приподнял шляпу и сказал:
— Ах, какая вы милашечка! Прогуляемся?
Полисмен продолжал наблюдать. Стоило оскорбленной молодой особе поднять пальчик, и Сопи был бы уже на пути к тихой пристани. Ему уже казалось, что он ощущает тепло и уют полицейского участка. Молодая женщина повернулась к Сопи и, протянув руку, схватила его за рукав.
— С удовольствием, Майк! — сказала она весело. — Пивком угостишь? Я бы я раньше с тобой заговорила, да фараон подсматривает.
Молодая женщина обвилась вокруг Сопи, как плющ вокруг дуба, и под руку с ней он мрачно проследовал мимо блюстителя порядка. Положительно, Сопи был осужден наслаждаться свободой.
На ближайшей улице он стряхнул свою спутницу и пустился наутек. Он остановился в квартале, залитом огнями реклам, в квартале, где одинаково легки сердца, победы и музыка. Женщины в мехах и мужчины в теплых пальто весело переговаривались на холодном ветру. Внезапный страх охватил Сопи. Может, какие-то злые чары сделали его неуязвимым для полиции? Он чуть было не впал в панику и дойдя до полисмена, величественно стоявшего перед освещенным подъездом театра, решил ухватиться за соломинку «хулиганства в публичном месте».
Во всю мочь своего охрипшего голоса Сопи заорал какую-то пьяную песню. Он пустился в пляс на тротуаре, вопил, кривлялся — всяческими способами возмущал спокойствие.
Полисмен покрутил свою дубинку, повернулся к скандалисту спиной и заметил прохожему:
— Это йэльский студент. Они сегодня празднуют свою победу над футбольной командой Хартфордского колледжа. Шумят, конечно, но это не опасно. Нам дали инструкцию не трогать их.
Безутешный Сопи прекратил свой никчемный фейерверк. Неужели ни один полисмен так и не схватит его за шиворот? Тюрьма на Острове стала казаться ему недоступной Аркадией. Он плотнее застегнул свой легкий пиджачок: ветер пронизывал его насквозь.
В табачной лавке он увидел господина, закуривавшего сигару от газового рожка. Свой шелковый зонтик он оставил у входа. Сопи перешагнул порог, схватил зонтик и медленно двинулся прочь. Человек с сигарой быстро последовал за ним.
— Это мой зонтик, — сказал он строго.
— Неужели? — нагло ухмыльнулся Сопи, прибавив к мелкой краже оскорбление. — Почему же вы не позовете полисмена? Да, я взял ваш зонтик. Так позовите фараона! Вот он стоит на углу.
Хозяин зонтика замедлил шаг. Сопи тоже. Он уже предчувствовал, что судьба опять сыграет с ним скверную шутку. Полисмен смотрел на них с любопытством.
— Разумеется, — сказал человек с сигарой, — конечно… вы… словом, бывают такие ошибки… я… если это ваш зонтик… надеюсь, вы извините меня… я захватил его сегодня утром в ресторане… если вы признали его за свой… что же… я надеюсь, вы…
— Конечно, это мой зонтик, — сердито сказал Сопи.
Бывший владелец зонтика отступил. А полисмен бросился на помощь высокой блондинке в пышном манто: нужно было перевести ее через улицу, потому что за два квартала показался трамвай.
Сопи свернул на восток по улице, изуродованной ремонтом. Он со злобой швырнул зонтик в яму, осыпая проклятиями людей в шлемах и с дубинками. Он так хочет попасться к ним в лапы, а они смотрят на него, как на непогрешимого папу римского.
Наконец, Сопи добрался до одной из отдаленных авеню, куда суета и шум почти не долетали, и взял курс на Мэдисон-сквер. Ибо инстинкт, влекущий человека к родному дому, не умирает даже тогда, когда этим домом является скамейка в парке.
Но на одном особенно тихом углу Сопи вдруг остановился. Здесь стояла старая церковь с остроконечной крышей. Сквозь фиолетовые стекла одного из ее окон струился мягкий свет. Очевидно, органист остался у своего инструмента, чтобы проиграть воскресный хорал, ибо до ушей Сопи донеслись сладкие звуки музыки, и он застыл, прижавшись к завиткам чугунной решетки.
Взошла луна, безмятежная, светлая; экипажей и прохожих было немного; под карнизами сонно чирикали воробьи — можно было подумать, что вы на сельском кладбище. И хорал, который играл органист, приковал Сопи к чугунной решетке, потому что он много раз слышал его раньше — в те дни, когда в его жизни были такие вещи, как матери, розы, смелые планы, друзья, и чистые мысли, и чистые воротнички.
Под влиянием музыки, лившейся из окна старой церкви, в душе Сопи произошла внезапная и чудесная перемена. Он с ужасом увидел бездну, в которую упал, увидел позорные дни, недостойные желания, умершие надежды, загубленные способности и низменные побуждения, из которых слагалась его жизнь.
И сердце его забилось в унисон с этим новым настроением. Он внезапно ощутил в себе силы для борьбы со злодейкой-судьбой. Он выкарабкается из грязи, он опять станет человеком, он победит зло, которое сделало его своим пленником. Время еще не ушло, он сравнительно молод. Он воскресит в себе прежние честолюбивые мечты и энергично возьмется за их осуществление. Торжественные, но сладостные звуки органа произвели в нем переворот. Завтра утром он отправится в деловую часть города и найдет себе работу. Один меховщик предлагал ему как-то место возчика. Он завтра же разыщет его и попросит у него эту службу. Он хочет быть человеком. Он…
Сопи почувствовал, как чья-то рука опустилась на его плечо. Он быстро оглянулся и увидел перед собою широкое лицо полисмена.
— Что вы тут делаете? — спросил полисмен.
— Ничего, — ответил Сопи.
— Тогда пойдем, — сказал полисмен.
— На Остров, три месяца, — постановил на следующее утро судья.

-----------------------------------------------------------