Князь Тьмы
14.08.2019, 19:54
Опубликовано в журнале Октябрь (https://magazines.gorky.media/october), номер 9, 1998 (https://magazines.gorky.media/october/1998/9)
Лизистрата
Леонид ФИЛАТОВ
НАРОДНАЯ КОМЕДИЯ В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ
НА ТЕМЫ АРИСТОФАНА
“Врачи говорили, что сделать ничего уже нельзя, что все неминуемо… И только моя жена Нина ходила с таким лицом (Филатов быстро, сверху вниз, провел ладонью вдоль лица, и оно приобрело неприступно–отстраненное выражение) и все ставила и ставила в церкви свечки. Как будто это могло помочь… А может, и помогло… Вот и нашей кошке тоже недавно сделали операцию. Ее зовут Анфиса”.
В столбе солнечного света на ковре лежала белоснежная Анфиса. Филатов поведал историю о том, что было у Анфисы восемь, а то и более претендентов–женихов. Все возили ее и возили к этим самым претендентам, все ждали: когда же к ней прилетит аист? А в последний раз привезли к одному “персику” (это так персидскую породу называют), оставили в надежде. Несколько дней кряду справлялись по телефону: “Ну как?” “Нет, еще знакомятся…” Не выдержали, приехали и увидели: в одном углу неподвижно Анфиса сидит, в другом — этот мордатый (морда, как подушка) “персик” хвостом бьет. Анфиса лишь глаз скосила, величественно подошла к жениху и лапой — по этой самой подушке… Леонид и Нина клянутся, что услышали, как кот завопил человеческим голосом: “Ма–а–ма!”
“Кому же такая под силу? Ну, чем не Лисистрата?” — подумала я.
“Предупреждаю, буду читать инсультным голосом”.— И Филатов начал читать свою “Лизистрату”. Поначалу чуть торопливо, но скоро голос вспомнил, вспомнил все — и театральные подмостки, и напряженность зрительного зала. Голос обрел отточенность, виртуозность прекрасного актера, профессионала. Лишь рука Филатова с уже прочитанным листком высоко замирала в воздухе, и Нинина ладонь мягко–мягко подхватывала этот листок, как будто поддерживала мужа под локоть.
Через несколько дней я вновь приехала в Барвиху, где Леонид Филатов отдыхал (не то слово — сидел за столом и писал) и мы говорили о “Лизистрате”. Эту беседу мы и предлагаем нашим читателям.
Леонид Филатов. Моя “Лизистрата” — это ни в коем случае не симуляция жизни. Дело в том, что последнее время было обо мне много газетных публикаций, что, мол, помирал, но — все–таки выжил… Признаюсь, ощущать себя как бы в униженном виде мне не хотелось, было желание проявиться в жизни живой, и это послужило подспудным толчком. А если говорить более предметно, то идея использования старого сюжета меня всегда привлекала. Этим блистательно занимается Григорий Горин. Он пересказывает сюжеты. Что значит — пересказывает? Я, помню, в детстве читал пересказы Сергея Богомазова, Тамары Габбе — да, то были действительно пересказы, а у Горина совершенно другое. Горин выворачивает сюжет наизнанку, берет только отправные точки, опорные, традиционные, всем известные, и строит, создает другое произведение.
Но я так, как Горин, не умею. Меня в эту сторону и не клонит. А сюжет аристофановской “Лисистраты” выбрал потому, что он многолюдный, без каких–либо извивов, Аристофан — как лоскутное одеяло, он не персонифицирован, нет — одна большая магистраль. Как просто — собираются бабы и говорят: “Все, хватит! Больше с мужиками не имеем ничего, пока не закончат воевать. А то потомства нет и вообще сами — инвалиды да уроды”. Ну вот, а в конце уже своей пьесы я еще говорю о том, что и другая беда бывает: человек так отвыкает от мирной жизни, что, когда она ценой всяческих усилий наступает, никак не может к ней приспособиться. И грядет расплата. К великому сожалению, все забывают, что война наносит вред сознанию, психике, что человек перестает быть нормальным не только в физиологии, но и во всем другом.
Потом мне показалось, что в моей “Лизистрате” не обязательна тщательная стилизация. Вот, например, я сейчас пишу пьесу по мотивам романа французского писателя восемнадцатого века Шодерло де Лакло. Здесь иное: во–первых, это другое время, для нас более конкретное, другое место — Франция, высший свет. Здесь надо учесть миллион нюансов, особенностей культурного контекста, куда я пытаюсь влезть, и вместе с тем надо написать по–русски, не в прямом смысле на русском языке, а чтобы было понятно — это писано русским человеком в России. Поэтому Франция здесь должна быть не на первом месте и иметь весьма условное отношение к пьесе. Сохранить некий баланс — ох, как трудно! А в “Лизистрате” — совсем другое дело.
Для нас сейчас что такое греческая литература? Клинопись. А Гомер? То ли был, то ли не был. А перевод “Лисистраты” сделан когда? И кем? Допастернаковский период… Это облегчило работу, дало некую свободу, можно было написать просто народную комедию с греческими именами, якобы греческими именами, потому как и это тоже проверить нельзя.
Ирина Николаева. Теперь понятно, почему вы отступили от общепринятого написания — Лисистрата.
Л. Ф. Ну, оно более принято с точки зрения литературной транскрипции, хотя и здесь есть разночтения, но поскольку я настаиваю, что пьеса русская, что ничего в ней древнегреческого нет, то на русское ухо лучше будет звучать Лизистрата, да и потом — Лиза, Лизавета… В этом уже появляется знак имени…
И. Н. В переводе с древнегреческого Лисистрата — “распускающая войско”.
Л. Ф. Я этого даже не знал, я же вам говорю, что я плохой ашхабадский школьник! Что я помню со школы? Помню: купидоны, амуры, кентавры — и все. Да еще позже в фильме Валерия Рубинчика “Комедия о Лисистрате” были кентавры и амурчики бегали со стрелами, голенькие… И если говорить откровенно, то вот мы так грамотно с вами определили: “по мотивам Аристофана”… Да, по мотивам, хотя всего Аристофана я до конца не дочитал. К сожалению… Понимаю, что это литературный и исторический памятник, ну литературный, может быть, уже не столько, но исторический — конечно… Но не могу… Просто сил нет и времени.
Итак, вернемся к началу нашего разговора об идее старого сюжета: я взял первичный голый сюжет и некоторые приблизительные взаимоотношения героев. Финал моей пьесы я придумал в самом начале работы. Это не главное в сюжете, но это самая главная нота всей пьесы. Она главнее самой Лизистраты, этакой одинокой активистки. Тем более что я не хотел представлять мою Лизистрату только активисткой, вождем и такой Машей Арбатовой. Получилась бы глупая история и совершенно неправильная. Надо было Лизистрате сделать любовь, пусть эта любовь несколько пассивна с ее стороны (все же Лизистрату взяли приступом), но у нее должна быть одна антипобеда, одно поражение… Такое красивое, такое женское поражение… У меня Лизистрата — всего лишь женщина, хотя поначалу была знаком, однако лить воду на мельницу идей феминисток мне неохота, я вообще против этих идей, я не за домострой, но эти глупости в конце двадцатого столетия, когда женщины доказывают, что они тоже люди… Конечно, люди, даже лучшие люди!
И. Н. Об историческом флере. Я тут для верности полистала некоторые книги, и они мне поведали, что Аристофан написал свою комедию, когда полным провалом закончилась одна из военных экспедиций, казна катастрофически пуста, спартанцы совершают набеги на аттические земли, отчего крестьяне покидают свои поля, да еще их нещадно, самым зазорным образом набирают в армию. Демократические силы ослабли, и вот–вот должно наступить непонятно что. Вам ничего это не напоминает?
Л. Ф. Я вот сейчас вас слушаю и думаю: если бы я все это знал, то написал бы абсолютно другую пьесу. Но если говорить серьезно о совпадении исторического контекста, исторических сюжетов, то, к сожалению, это очевидно. И не потому, что я такой прозорливый или просто угадал, для этого даже не надо выходить на улицу, вон посмотри телевизор с утра до вечера, все новости за день и садись — пиши… У меня в “Лизистрате” есть фраза в конце: “Только не было б войны”. Эта фольклорная присказка уже обозначена и в нашей литературе. Александр Моисеевич Володин заканчивает свою прекрасную пьесу “Пять вечеров”: “Только бы войны не было”. И если у Володина в пьесе война присутствует лишь в воспоминаниях, то в моей пьесе эта фраза помещена в другой, густой, реальный контекст. Она звучит острее, должна звучать острее, чем в состоянии мира, равнины, покоя. А потом вообще эти слова для нас многозначны. Это — про русских баб. Русская баба все простит, даже если мужик стал никуда не годен. Не важно — лишь бы живой был, а какой — как Бог даст.
Это о жертвенности, женской жертвенности, она и нам, мужчинам, не чужда, но женщинам особенно, и по глубинному существу — это благородно.
И. Н. Когда вы писали эту пьесу, были ли какие–то планы поставить ее?
Л. Ф. Нет, прежде я думал это издать, и у меня есть договоренность с издательством. Хочу, чтобы новая книжка состояла только из новых вещей, совсем без старья, а вот назову ее “Старые сюжеты”.
Определенный театр для этой пьесы я, конечно, имел в виду. В грезах… Театр, где я работал, который я очень люблю, театр “Современник” Галины Волчек. Это лучший театр с точки зрения женской труппы, в нем — гениальные актрисы. Во–первых, Марина Неелова, потом там много прекрасных, любимых актрис, моих подруг — Лена Яковлева, Галя Петрова, то есть в этом театре такой каскад женщин! Но все же он несколько другого направления, несколько академичный. Я читал “Лизистрату” Галине Борисовне, она между комплиментами всякими сказала, что слишком все плотно прописано, зазоров нет для режиссерской мысли.
И. Н. Какую рукопись стережет ваша Анфиса, которая так вольготно разлеглась на письменном столе?
Л. Ф. А стережет Анфиса несколько только что написанных глав пьесы “Опасный, опасный, очень опасный…” по мотивам романа Пьера Шодерло де Лакло “Опасные связи”. Я о ней уже упомянул вначале. Дело в том, что периодически возникают какие–то бумы. Вдруг нападает на людей в разных странах, в разных точках мира одна и та же идея, более того, одно и то же название.
По этому произведению в Америке в один год сделали два фильма. Первый фильм, «риерса, очень хороший, и второй — Милоша »ормана, ну это вообще гениальная картина, называется по имени главного героя романа — “Вальмон”. Не то чтобы я был этим заражен, но все же решился писать пьесу. Роман громоздкий, в письмах, сюжет прощупать очень сложно, долго и нудно. К слову сказать, все должно быть немного шаржировано, потому как это будет не комедия, а трагифарс. Надеюсь, получится такой театральный роман, то есть роман для театра, будет много сюжетных линий, не так много персонажей, но в отличие от “Лизистраты” здесь фантазировать будет нелегко.
Пьеса притягательна, притягательна тем, что ее трудно писать. Простоты и легкости добиваться мучительно, но если я этого не добьюсь — публиковать вообще не буду. Она должна получиться “на пуантах”, обманных пуантах, знаете, о жестокости как бы с легкостью. О жестокости сейчас можно говорить только так. Если произведение нагрузить свинцом прямой морали, ну, это скучно… Должно быть все само собой, как воспитание детей по системе Марии Монтессори. У нас, например, в гуманитарном лицее в Митине, ректором которого я являюсь, никто не может отрывать детей от дела, которым они в данный момент занимаются. Взрослые так выстраивают зависимость детского непослушания от жизнедеятельности ребенка, что все становится завязано одно с другим. Дисциплины, как мы привыкли понимать, нет, но невыполнение определенных обязанностей выливается для ребенка в определенный дискомфорт.
Так и в этой пьесе не будет ведущего или резонера, в уста которого можно вложить определенные нравоучения, потому как в этом романе все большие негодяи… Жизнь подсказывает, что прямые морализмы, наставления не действуют — даже Бог по–настоящему приходит к человеку в зрелом возрасте, обычно в несчастье или невезении.
И. Н. Все же отчаянный поступок — взяться за сюжет “Лисистраты” в эпоху вседозволенности, когда можно все и всем. Вот и Филатов туда же. Не боитесь прослыть любителем солененького?
Л. Ф. Конечно, могут сказать, ну, милый, долго же тебя держала плотина–то, вот ты и разговорился… Кривотолки не решают мою судьбу, если я уверен в точности моих посылов. Могут возразить: как было понято, так и было написано. В таком случае я не смогу быть понятым верно, значит, я виноват. Этот упрек я приму всегда. Но увидеть в моей пьесе хулиганствующего типа, подрывающего основы… С этим я не соглашусь. Знаете, в греческом варианте этого сюжета много моментов более откровенных, греки метафорами вообще не мыслили, все называли впрямую, и это лишало сюжет юмора. В России на эту тему можно говорить только смешно. Мы так воспитаны… У нас воспитание, конечно, и ханжеское, не без того. Но есть и демократический, народный слой, есть же сказки Афанасьева, народные частушки. Они смешны, наивны — такие самоделки на нескромные темы. Не будем говорить об Иване Баркове и его фривольных стихах, которые расходились в списках,— это интеллектуальные игры. Барков был человеком неглупым, очень образованным и хитрющим, как собака. Недаром его Пушкин любил.
А мне хотелось, чтобы это был как бы звук из народа. Не то, что я сам совсем уж из народа, но чтобы это был звук низа нашего, который гораздо талантливее звука верха.
И. Н. Существует риск в рассуждениях, скажем так, “ниже пояса”, скатиться в похабщину.
Л. Ф. А я хитрый, проверял свои сомнения на женщинах. -итал им пьесу, и они все до одной уверяли, что похабщины никакой нет. Но вот моя мама…
И. Н. А, значит, все же оказалась среди женщин одна…
Л. Ф. Мама все повторяла конфузливо: “Бесстыдник, бесстыдник”, и улыбалась…
Жене моей и другу Нине, без которой эта
пьеса (да и не только она) никогда не увидела бы свет
По этой ссылке есть тоже эта пьеса.
https://magazines.gorky.media/october/1998/9/lizistrata.html
(https://magazines.gorky.media/october/1998/9/lizistrata.html)
Powered by vBulletin® Version 4.2.6 by vBS Copyright © 2024 vBulletin Solutions Inc. All rights reserved. Перевод: zCarot