Пyмяyx**
27.10.2019, 23:28
Авторское название неизвестно. Озаглавил сам.
Пум
Когда я был маленький, родители говорили непонятно. Потрясая перед папиным лицом авоськой гнилой картошки, мама спрашивала: - Что ты тут, поц ин тухес купил? - Что такое "поц ин тухес"? – встревал я. - Ну, это… - смущённо тянула мама, - вроде "дорогой человек". - Как Брежнев? - Ой, вей! – хваталась она за сердце. - Кто тебе это сказал? - Папа. Отец ухмылялся. - Чему ты ухмыляешься? Если этот шлемазал где-то скажет… - А что такое "шлемазал"? - тут же спрашивал я. Мама нервно гладила меня по волосам. - Это... такой мальчик... - Толковый, – подсказывал папа. - Молчи, лучше посмотри, какой дрек* ты принёс! Авоська летела в раковину. - А что такое "дрек", мама? - Он называет это картошкой!.. Что тут выберешь?! Гурништ ! - А "гурништ"? - Твой отец! Я путался. - Так, мы будем кушать дрек? - Да, благодаря этому поц ин тухесу. - Брежневу?! И мама хваталась за голову. - Я сойду с ума! Если этот шлемазал… - Толковый мальчик! – подсказывал папа. - Если этот… толковый мальчик где-то брякнет. Ты понимаешь, что с нами сделает Советская власть? Папа понимал. Его любимой присказкой было: "Советская власть плюс электрификация всей страны!" Он говорил это, когда гас свет и тухли спички, когда глохла машина и трещал телевизор, перегорал пылесос и пробки, когда стиральная машина билась током, а посуда об пол. В общем, сотню раз на день. - А что такое элек-три-фи-кация? – с трудом выговаривал я. - Лампочка Ильича, чтоб он был нам в гробу вечно живой! – отвечал папа. И мне представлялся дедушка Ленин на табуретке, вкручивающий в коридоре лампочку. - Так это он её нам закрутил? - Нет, он закрутил нам бейцим*! - А что такое бейцим? - Это как мозг, только больнее. Я терялся. - Мама, - докучал я матери, - а правда, что Ленин закрутил нам лампочку в мозг. - Ой, вей! – роняла она поварёшку. - Кто тебе это сказал? - Папа. - Чему ты учишь ребёнка?! Ты хочешь цурес*? - А что такое цурес? - Цурес - это жить с таким поц ин тухесом! - Ты живёшь с Брежневым? - ужасался я. Вопросы вели к ответам, ответы к вопросам. Родителей эта цикличность приводила в бешенство, меня заводила в угол. - Папа назвал мою учительницу некейве. Кто такая некейве, мама? - Тётя. - Екатерина Семёновна моя тётя? Из угла я почти не выходил, но и оттуда мне всё было слышно. - Что это за язык? – спрашивал я. - Еврейский, – отвечал папа. - Научи! - Оно тебе надо? - Да. - Оно тебе не надо. Тогда я шёл к маме. Она жарила блинчики. - Как на еврейском блинчики? - Блинчикес. - А вареники? - Вареникес. Картошку - "дрек" я помнил. - А я знаю по-еврейски, – хвастался я своему другу тоже Эдику. Он приезжал на каникулы к бабушке и гордо именовал себя полукровкой. - Моя мама русская, - объяснял он, - папа еврей, а дядя удмуртский сионист – женат на удмуртке. Хочешь тоже быть сионистом? Конечно, я хотел. - Вот, - говорил Эдик, расправляя на коленях чуть пожелтевшую газетёнку. – Сионистская, из самого Биробиджана. "Биробиджан" он произносил шепотом. - Это иероглифы, – пояснял, заметив, как округляются мои глаза. - Что тут написано? – скользил я пальцем по диковинным строкам. - Не туда, балда?! У сионистов всё задом наперёд? И я вёл обратно. Но ясности это не прибавляло. - Ну? – вопрошал Эдик. - Вещь! – откликался я. Вечером, кружа по комнате задним ходом, я говорил папе: - Видишь, какой я сионист. - Так-так, очень хорошо... Папа смотрел хоккей. - Сегодня газету из Бибиджана читал. - Давай, давай, Харламов! - Вырасту, тоже женюсь на удмуртке. - Молодец!.. Что ты сказал?! Эдик учил меня алфавиту. - Это "А", это "Б"... "В" у них нету… Это "Г", это "Д"… "Ж" тоже нету. - У сионистов нет "же"?! – таращился я. - Как же они пишут "ёжик"? - В Биробиджане нет ёжиков. Буквы сионисты экономили. У них не оказалось половины гласных и мягкого знака, не говоря о твёрдом. Любимое мамино "ой, вей!" не писалось, хоть режь. - Маме это не понравится, – сокрушался я. - Зато смотри, как красиво получается "коммунизм"! - Да! – любовался я построенным из иероглифов еврейским коммунизмом. - А электри-фи-кацию можешь? И Эдик старательно вывел мой заказ на дверях деревянного сортира. Электрификация получилась корявой. - Ильичу бы это не понравилось, – покачал я головой. – Дорисуй хотя бы лампочку. - Что вы, оглоеды, намалевали?! – подлетела к нам баба Лиза - русская половина Эдика. - Лампочку Ильича! – растерянно пояснил я. – Сейчас коммунизм дорисуем. Вытянув нас хворостиной, баба Лиза проявила, как выразился Эдик, бытовой антисемизм. И больше мы у неё коммунизма не строили. За сочинение "Как я провёл лето" папу вызвали в школу… - Занимался сионизмом?! – кричал отец. - Строил Советскую власть в туалете бабы Лизы?! Ты что, идиот?! - Нет, я толковый шлемазл! - Ах, толковый?!! - багровел папа, и репрессировал меня ремнём. - Вот тебе "жаренный дрек с грибами"! - приговаривал он, а мама, качая головой, вздыхала: - Мешигене цайтн! Сумасшедшее время! Поц ин тухес* — ругательство (идиш) Шлемазл* — бестолковый (идиш) Гурништ* — ничто (идиш) Дрек* — дерьмо (идиш) Бейцим* — яички (идиш) Цурес* — беды (идиш) Некейве* — в разговорном идише женщина легкого поведения Автор Эдуард Резник
Пум
Когда я был маленький, родители говорили непонятно. Потрясая перед папиным лицом авоськой гнилой картошки, мама спрашивала: - Что ты тут, поц ин тухес купил? - Что такое "поц ин тухес"? – встревал я. - Ну, это… - смущённо тянула мама, - вроде "дорогой человек". - Как Брежнев? - Ой, вей! – хваталась она за сердце. - Кто тебе это сказал? - Папа. Отец ухмылялся. - Чему ты ухмыляешься? Если этот шлемазал где-то скажет… - А что такое "шлемазал"? - тут же спрашивал я. Мама нервно гладила меня по волосам. - Это... такой мальчик... - Толковый, – подсказывал папа. - Молчи, лучше посмотри, какой дрек* ты принёс! Авоська летела в раковину. - А что такое "дрек", мама? - Он называет это картошкой!.. Что тут выберешь?! Гурништ ! - А "гурништ"? - Твой отец! Я путался. - Так, мы будем кушать дрек? - Да, благодаря этому поц ин тухесу. - Брежневу?! И мама хваталась за голову. - Я сойду с ума! Если этот шлемазал… - Толковый мальчик! – подсказывал папа. - Если этот… толковый мальчик где-то брякнет. Ты понимаешь, что с нами сделает Советская власть? Папа понимал. Его любимой присказкой было: "Советская власть плюс электрификация всей страны!" Он говорил это, когда гас свет и тухли спички, когда глохла машина и трещал телевизор, перегорал пылесос и пробки, когда стиральная машина билась током, а посуда об пол. В общем, сотню раз на день. - А что такое элек-три-фи-кация? – с трудом выговаривал я. - Лампочка Ильича, чтоб он был нам в гробу вечно живой! – отвечал папа. И мне представлялся дедушка Ленин на табуретке, вкручивающий в коридоре лампочку. - Так это он её нам закрутил? - Нет, он закрутил нам бейцим*! - А что такое бейцим? - Это как мозг, только больнее. Я терялся. - Мама, - докучал я матери, - а правда, что Ленин закрутил нам лампочку в мозг. - Ой, вей! – роняла она поварёшку. - Кто тебе это сказал? - Папа. - Чему ты учишь ребёнка?! Ты хочешь цурес*? - А что такое цурес? - Цурес - это жить с таким поц ин тухесом! - Ты живёшь с Брежневым? - ужасался я. Вопросы вели к ответам, ответы к вопросам. Родителей эта цикличность приводила в бешенство, меня заводила в угол. - Папа назвал мою учительницу некейве. Кто такая некейве, мама? - Тётя. - Екатерина Семёновна моя тётя? Из угла я почти не выходил, но и оттуда мне всё было слышно. - Что это за язык? – спрашивал я. - Еврейский, – отвечал папа. - Научи! - Оно тебе надо? - Да. - Оно тебе не надо. Тогда я шёл к маме. Она жарила блинчики. - Как на еврейском блинчики? - Блинчикес. - А вареники? - Вареникес. Картошку - "дрек" я помнил. - А я знаю по-еврейски, – хвастался я своему другу тоже Эдику. Он приезжал на каникулы к бабушке и гордо именовал себя полукровкой. - Моя мама русская, - объяснял он, - папа еврей, а дядя удмуртский сионист – женат на удмуртке. Хочешь тоже быть сионистом? Конечно, я хотел. - Вот, - говорил Эдик, расправляя на коленях чуть пожелтевшую газетёнку. – Сионистская, из самого Биробиджана. "Биробиджан" он произносил шепотом. - Это иероглифы, – пояснял, заметив, как округляются мои глаза. - Что тут написано? – скользил я пальцем по диковинным строкам. - Не туда, балда?! У сионистов всё задом наперёд? И я вёл обратно. Но ясности это не прибавляло. - Ну? – вопрошал Эдик. - Вещь! – откликался я. Вечером, кружа по комнате задним ходом, я говорил папе: - Видишь, какой я сионист. - Так-так, очень хорошо... Папа смотрел хоккей. - Сегодня газету из Бибиджана читал. - Давай, давай, Харламов! - Вырасту, тоже женюсь на удмуртке. - Молодец!.. Что ты сказал?! Эдик учил меня алфавиту. - Это "А", это "Б"... "В" у них нету… Это "Г", это "Д"… "Ж" тоже нету. - У сионистов нет "же"?! – таращился я. - Как же они пишут "ёжик"? - В Биробиджане нет ёжиков. Буквы сионисты экономили. У них не оказалось половины гласных и мягкого знака, не говоря о твёрдом. Любимое мамино "ой, вей!" не писалось, хоть режь. - Маме это не понравится, – сокрушался я. - Зато смотри, как красиво получается "коммунизм"! - Да! – любовался я построенным из иероглифов еврейским коммунизмом. - А электри-фи-кацию можешь? И Эдик старательно вывел мой заказ на дверях деревянного сортира. Электрификация получилась корявой. - Ильичу бы это не понравилось, – покачал я головой. – Дорисуй хотя бы лампочку. - Что вы, оглоеды, намалевали?! – подлетела к нам баба Лиза - русская половина Эдика. - Лампочку Ильича! – растерянно пояснил я. – Сейчас коммунизм дорисуем. Вытянув нас хворостиной, баба Лиза проявила, как выразился Эдик, бытовой антисемизм. И больше мы у неё коммунизма не строили. За сочинение "Как я провёл лето" папу вызвали в школу… - Занимался сионизмом?! – кричал отец. - Строил Советскую власть в туалете бабы Лизы?! Ты что, идиот?! - Нет, я толковый шлемазл! - Ах, толковый?!! - багровел папа, и репрессировал меня ремнём. - Вот тебе "жаренный дрек с грибами"! - приговаривал он, а мама, качая головой, вздыхала: - Мешигене цайтн! Сумасшедшее время! Поц ин тухес* — ругательство (идиш) Шлемазл* — бестолковый (идиш) Гурништ* — ничто (идиш) Дрек* — дерьмо (идиш) Бейцим* — яички (идиш) Цурес* — беды (идиш) Некейве* — в разговорном идише женщина легкого поведения Автор Эдуард Резник