Пyмяyx**
01.04.2023, 20:26
Прощай, Митька
— Всё Митька, прощай! Время моё пришло. Не поминай лихом! — Дед надел китель, нацепил фуражку и лёг поверх покрывала на кровать помирать.
Митька пожал плечами и спокойно спросил:
— Дед, а скорую вызывать или бабушку дождёмся? — Митька уже совсем взрослый, он всё понимает. Ему четырнадцать. Это когда ему восемь было, он испугался, даже заплакал, а сейчас уже знает: если дед помирает, значит бабушке путёвку в санаторий дали или она к школьной подруге собралась в город съездить — дня на два и без деда. Или ещё чего.
— Конечно вызывай! — взъерепенился дед. — Я тут что, зря при параде лежу? Пущай все видят, что я без Марьи моей дня прожить не могу! И участкового зови! Пусть засвидетельствует! Ой, вот я старый пень, — дед сел на кровати, и провёл рукой по подбородку, — побриться-то забыл! А Мить? Забыл?
— Забыл, дед. Тебя с такой щетиной хоронить не станут. — Митька критически осмотрел дедушку. — И это, дед, ты вот в фуражке лежишь и в носках. Тоже не дело. Уж давай по всей форме.
— Мить, ты чего такое говоришь? Чтобы я, морской волк, на кровать в ботинках лёг? Да меня твоя бабушка прибьёт! Вот как увидит, так сразу и всё! И нет деда Юры. Осиротеете оба два!
— Дед, так ты ж всё равно помирать собрался, — рассмеялся Митька и сел рядом на кровати, — так какая разница?
— Такая! — Дед снял фуражку, взъерошил седой ёжик, провёл ладонью по лицу. — Много ты понимаешь. Я, может, по своему желанию помереть хочу, а тут она ‒ скалкой. Стыдно. Ладно, пойду побреюсь, а то перед скорой неудобно будет. — Дед вытащил из внутреннего кармана очки, нацепил на нос, нагнулся, нашёл под кроватью шлёпанцы, всунул в них ноги и пошаркал на улицу к умывальнику ‒ бриться.
Митька вздохнул, глядя, как седой мичман бодро шествует в тапочках, в семейных трусах в мелкий голубой цветочек почти до самых колен, в тёмно-синем кителе, белоснежной рубашке и фуражке с якорем, повёрнутой набок. Дедушку он любил, очень. Ближе чем дед Юрий и бабушка Маша никого у мальчишки не было. И даже эти чудачества он воспринимал, как проявление любви и страха, что от их маленькой семьи может совсем ничего не остаться.
Митьке было шесть, когда погибли родители. Так бывает. Вот раз ‒ и нет. Просто кто-то сильно спешил и не заметил, что светофор с зелёного поменялся на красный. Решил проскочить. Всего-то пара секунд, а родителей, что ехали в том автобусе, в который влетел лихач, уже не вернуть.
Митька год провёл в детском доме. Дедушке с бабушкой опеку не давали. Мол немолодые уже, и болезней целый букет, и жилищные условия не очень. Туалет в деревенском доме на улице, а квартиру, что родители в ипотеку брали, банк обратно забрал. Но дед добился. Как говорила бабушка, с тех пор он и стал «помирать» каждый раз, когда она больше чем на день из дома отлучалась. Везде, где мог, ходил вместе с женой и внуком.
В деревне сначала смеялись, потом привыкли. Дед настоящий волшебник-столяр. Дерево в его руках, как масло, принимало любую форму. Хочешь кресло сделает, хочешь ‒ статуэтку, а недавно из города дядька приехал, заказал морскому волку в отставке лестницу, как в старинных домах чтобы — с вензелями да изысками. Фотографий много показывал, спрашивал, сможет ли. На такую работу в столице мастеров не нашлось, вот и прикатил к Митиному деду. Тот подбородок почесал и согласился.
Дед и внука к рубанку да стамеске пристрастил. Дело такое, всегда на кусок хлеба заработаешь. Да и в деревне жить спокойнее, а то вон, понаедут в города, а ты потом детей хорони. А Митька что — только и рад. Руки у мальчишки золотые оказались, да и сам не дурак. Интернет к старому дому провёл. Школа в посёлке тоже не плохая. А дед с бабушкой под приглядом ‒ старенькие уж больно. Отца его поздно родили, да и Митьку тоже поскрёбышем в детстве дразнили, пока он под метр восемьдесят не вымахал.
— Вот, теперь и помирать можно, — вернулся дед со двора, — ты, Мить, это, чего мне про штаны-то не сказал, а? Носки, значится, заметил, а труселя за брюки принял?
— Так, дед, ты помирать-то рано собрался. Ба только через неделю к тёте Нюре поедет. А может, и она сама к нам в гости наведается. Да вон, у бабули спроси.
Дед выглянул в окно, увидал, что жена калитку запирает да кота, сидящего на заборе, гладит.
— Тьфу ты, господи, неужто перепутал? — прошаркал он к шкафу, быстро повесил китель на вешалку, стянул через голову рубашку, запихнул на полку вместе с фуражкой, захлопнул дверцу.
— Ба, дед, ты это чего, полдень уж, а он в трусах и в майке по дому ходит. Что, спал плохо? — зашла в комнату бабушка.
— Да не, я тут вот решил уборкой заняться. Полы помыть. В майке-то удобнее. Ничего не стеснят. А ты где была? Мить, а ты чего стоишь? Просил же воды принести. Полы помыть надо.
— Всё Митька, прощай! Время моё пришло. Не поминай лихом! — Дед надел китель, нацепил фуражку и лёг поверх покрывала на кровать помирать.
Митька пожал плечами и спокойно спросил:
— Дед, а скорую вызывать или бабушку дождёмся? — Митька уже совсем взрослый, он всё понимает. Ему четырнадцать. Это когда ему восемь было, он испугался, даже заплакал, а сейчас уже знает: если дед помирает, значит бабушке путёвку в санаторий дали или она к школьной подруге собралась в город съездить — дня на два и без деда. Или ещё чего.
— Конечно вызывай! — взъерепенился дед. — Я тут что, зря при параде лежу? Пущай все видят, что я без Марьи моей дня прожить не могу! И участкового зови! Пусть засвидетельствует! Ой, вот я старый пень, — дед сел на кровати, и провёл рукой по подбородку, — побриться-то забыл! А Мить? Забыл?
— Забыл, дед. Тебя с такой щетиной хоронить не станут. — Митька критически осмотрел дедушку. — И это, дед, ты вот в фуражке лежишь и в носках. Тоже не дело. Уж давай по всей форме.
— Мить, ты чего такое говоришь? Чтобы я, морской волк, на кровать в ботинках лёг? Да меня твоя бабушка прибьёт! Вот как увидит, так сразу и всё! И нет деда Юры. Осиротеете оба два!
— Дед, так ты ж всё равно помирать собрался, — рассмеялся Митька и сел рядом на кровати, — так какая разница?
— Такая! — Дед снял фуражку, взъерошил седой ёжик, провёл ладонью по лицу. — Много ты понимаешь. Я, может, по своему желанию помереть хочу, а тут она ‒ скалкой. Стыдно. Ладно, пойду побреюсь, а то перед скорой неудобно будет. — Дед вытащил из внутреннего кармана очки, нацепил на нос, нагнулся, нашёл под кроватью шлёпанцы, всунул в них ноги и пошаркал на улицу к умывальнику ‒ бриться.
Митька вздохнул, глядя, как седой мичман бодро шествует в тапочках, в семейных трусах в мелкий голубой цветочек почти до самых колен, в тёмно-синем кителе, белоснежной рубашке и фуражке с якорем, повёрнутой набок. Дедушку он любил, очень. Ближе чем дед Юрий и бабушка Маша никого у мальчишки не было. И даже эти чудачества он воспринимал, как проявление любви и страха, что от их маленькой семьи может совсем ничего не остаться.
Митьке было шесть, когда погибли родители. Так бывает. Вот раз ‒ и нет. Просто кто-то сильно спешил и не заметил, что светофор с зелёного поменялся на красный. Решил проскочить. Всего-то пара секунд, а родителей, что ехали в том автобусе, в который влетел лихач, уже не вернуть.
Митька год провёл в детском доме. Дедушке с бабушкой опеку не давали. Мол немолодые уже, и болезней целый букет, и жилищные условия не очень. Туалет в деревенском доме на улице, а квартиру, что родители в ипотеку брали, банк обратно забрал. Но дед добился. Как говорила бабушка, с тех пор он и стал «помирать» каждый раз, когда она больше чем на день из дома отлучалась. Везде, где мог, ходил вместе с женой и внуком.
В деревне сначала смеялись, потом привыкли. Дед настоящий волшебник-столяр. Дерево в его руках, как масло, принимало любую форму. Хочешь кресло сделает, хочешь ‒ статуэтку, а недавно из города дядька приехал, заказал морскому волку в отставке лестницу, как в старинных домах чтобы — с вензелями да изысками. Фотографий много показывал, спрашивал, сможет ли. На такую работу в столице мастеров не нашлось, вот и прикатил к Митиному деду. Тот подбородок почесал и согласился.
Дед и внука к рубанку да стамеске пристрастил. Дело такое, всегда на кусок хлеба заработаешь. Да и в деревне жить спокойнее, а то вон, понаедут в города, а ты потом детей хорони. А Митька что — только и рад. Руки у мальчишки золотые оказались, да и сам не дурак. Интернет к старому дому провёл. Школа в посёлке тоже не плохая. А дед с бабушкой под приглядом ‒ старенькие уж больно. Отца его поздно родили, да и Митьку тоже поскрёбышем в детстве дразнили, пока он под метр восемьдесят не вымахал.
— Вот, теперь и помирать можно, — вернулся дед со двора, — ты, Мить, это, чего мне про штаны-то не сказал, а? Носки, значится, заметил, а труселя за брюки принял?
— Так, дед, ты помирать-то рано собрался. Ба только через неделю к тёте Нюре поедет. А может, и она сама к нам в гости наведается. Да вон, у бабули спроси.
Дед выглянул в окно, увидал, что жена калитку запирает да кота, сидящего на заборе, гладит.
— Тьфу ты, господи, неужто перепутал? — прошаркал он к шкафу, быстро повесил китель на вешалку, стянул через голову рубашку, запихнул на полку вместе с фуражкой, захлопнул дверцу.
— Ба, дед, ты это чего, полдень уж, а он в трусах и в майке по дому ходит. Что, спал плохо? — зашла в комнату бабушка.
— Да не, я тут вот решил уборкой заняться. Полы помыть. В майке-то удобнее. Ничего не стеснят. А ты где была? Мить, а ты чего стоишь? Просил же воды принести. Полы помыть надо.